Дом на волне… Пьесы. Николай Бойков

Трое русских заходят с улицы.

      Радист-старпом (читает надпись): «Звезда Востока. Первый и последний бар». Это как понимать?

      Дед. Объясняю: идешь с причала в город – первый бар. Заходи! Возвращаешься на судно – последний! Не пропусти!

      Степа. Пропустим по рюмочке, за море!

      Радист-старпом. А народу-то!

      Степа. И чего далеко идти? Первый – он и есть главный! Садимся.

      Дед. И все наш народ – морсковатый, Степа! Вы слышали, как дышит океан?!

      Женский голос. Степа! Попа! Лево! Стопа! Ай ноу раша: Лева-стопо… Сева-стополь…

      Радист-старпом. Рули на голос, дед!

      Дед. Не суетись. Мы медленно-медленно, как по классике сказано…

      Радист-старпом. Бычара ты старый, не теряй время, его у нас просто нет, а так много успеть хочется…

      Степа. Правда, дедушка, – чего время терять?

      Дед. Успеем. (Садятся за столик. Огладываются.) Медленно включаемся в отдых.

      Радист-старпом. Как солдат в противогаз.

      Степа. Так пиво не принесли еще.

      Дед. Уже несут, видишь.

      К столу идут двое: официант несет пиво, чернокожая африканочка – улыбку и грудь, выглядывающую из белой блузки.

      Элизабет. Вы – русски? Я знаю три русски слова: ЛЕВО! СТОПА! СЕВАСТОПОЛЬ! Губы ее смеялись над нами, дразня кончиком языка меж двумя жемчужными рядами зубов. Похоже, она просто одурманивала нас, и верить ей было нельзя. Но грудь и улыбка делали свое дело, и мы были согласны обманываться. Говорила она на смеси английского с русским:

      Элизабет. Меня зовут Элизабет.

      Радист-старпом. Шоколадная?

      Элизабет. Чоколада, чоколада! (засмеялась.) Один русски дедушка Мурманск говорил мне: «Моя батерфляйчика-бабочка…». Лево! Стопа! Сева-стополь! (Протанцевала бедрами и грудью.)

      В баре зажглись огни и яркая вывеска «Звезда Востока» с неоновыми фигурами девушек на фоне неонового фонтана и улыбающегося неонового кита. Джаз-бэнд гремел, завывая трубой, мелодией плачущей львицы, словно последний раз в жизни.

      Корейско-рыбацкое застолье набирало обороты. Стали очевидны лидеры – одетый во все черное (брюки, рубашка, черная шляпа под киногероя) кореец и белокурый полноватый парень, с улыбкой и висящими усами пройдохи-хохла. Чувствовались определенные традиции компании – знать сидели не первый раз. Говорили на смеси корейского, английского, русского, не особенно заботясь о понимании. Но говорили от души, от души раскланивались и улыбались. Произнеся тост, выпивали стоя и начинали разноголосо петь либо вальс «На сопках Манчжурии», либо «Катюшу». Это было как восточный обмен любезностями. Ритуал. Первую песню – «Тихо вокруг, сопки покрыты мглой…» – пели возвышенно, осторожно переплетая слова, корейские и русские, и чьи-то «мыы-мамаа-а» без слов, мягкие и замирающие, как ночной шелест. Вторую песню, страшно уродуя произношение, старались воспроизводить на русском: «Расцветали яблони и груши…». Старались.