Тихий Дон. Михаил Шолохов

угол сарая завалился, надо было поставить две прочные сохи и прикрыть оставшимся камышом.

      С утра на верхушках Аксиньиных скул – румянец, в молодом блеске глазá. Не укрылась перемена от Степана; завтракая, спросил:

      – Ты чего?

      – А чего я? – Аксинья вспыхнула.

      – Блестишь, будто постным маслом намазанная.

      – От печи жарко… в голову кинулось. – И, отвернувшись, глазами воровато шмыгнула в окно: не идет ли Мишки Кошевого сестра?

      Та пришла только перед сумерками. Вымученная ожиданием, Аксинья встрепенулась.

      – Ты ко мне, Машутка?

      – Выдь на-час.

      Степан перед осколком зеркала, вмазанного в выбеленную грудину печи, зачесывал чуб, гладил куцей расческой из бычачьего рога каштановые усы.

      Аксинья опасливо глянула в сторону мужа.

      – Ты, никак, куда-то собираешься?

      Степан ответил не сразу, положил расческу в карман шаровар, взял из печурки колоду карт и кисет.

      – К Аникушке пойду, посижу трошки.

      – И когда ты находишься? Искоренили карты: что ни ночь, то им игра. До кочетов просиживают.

      – Но, будя, слыхали.

      – Опять в очко будешь играть?

      – Отвяжись, Аксютка. Вон человек ждет, иди.

      Аксинья боком вышла в сенцы. У входа встретила ее улыбкой румяная, в засеве веснушек, Машутка.

      – Пришел ить Гришка.

      – Ну?

      – Переказывал, чтоб, как затемнеет, шла к нам.

      Аксинья, хватая Машуткины руки, теснила ее к двери.

      – Тише, тише, любушка. Что ж он, Маша? Может, ишо чего велел сказать?

      – Гутарит, чтоб забрала свое, что унесешь.

      Аксинья, вся в огне и дрожи, вертела головой, поглядывая на двери, переступая с ноги на ногу.

      – Господи, как же я?.. А?.. Так-то скорочко… Ну, что я? Погоди, скажи ему, что я скоро… А где он меня перевстренет?

      Заходи в хату.

      – Ох, нет!..

      – Ну ничего, я скажу ему, он выйдет.

      Степан надел сюртук, тянулся к висячей лампе, прикуривая.

      – Чего она прибегала? – спросил между двумя затяжками.

      – Кто?

      – Да Машка Кошевых.

      – А, это она по своему делу… юбку просила скроить.

      Сдувая с цигарки черные хлопья пепла, Степан пошел к двери…

      – Ты ложись, не жди!

      – Ну-но.

      Аксинья припала к замороженному окну, опустилась перед лавкой на колени. По стежке, протоптанной к калитке, заскрипели шаги уходившего Степана. Ветром схватило искорку цигарки и донесло до окна. В оттаявший кружок стекла Аксинья на минуту увидела при свете пламенеющей цигарки полукруг придавившей хрящеватое ухо папахи, смуглую щеку.

      В большой шалевый платок лихорадочно кидала из сундука юбки, кофточки, полушалки – девичье свое приданое, – задыхаясь, с растерянными глазами, в последний раз прошлась по кухне и, загасив огонь, выбежала на крыльцо. Из мелеховского дома кто-то вышел на баз проведать скотину. Аксинья дождалась, пока заглохли шаги, накинула на дверной пробой цепку и, прижимая узел, побежала к Дону. Из-под пухового платка