Тихий Дон. Михаил Шолохов

матовые стекла с террасы скупо сочился розовый свет.

      – В чем дело?

      – Я не один… – Григорий густо покраснел. – Со мной баба. Может, и ей место какое выйдет?

      – Жена? – спросил сотник, улыбаясь, поднимая розовые от света брови.

      – Чужая жена…

      – Ах, вон как. Ну что ж, устроим и ее черной стряпухой. А муж ее где?

      – Тут, хуторной.

      – Ты, что же, похитил у мужа жену?

      – Сама приблудилась.

      – Романтическая история. Ну хорошо, приходи завтра. Можешь быть свободен, братец.

      Григорий пришел в Ягодное – имение Листницких – часов в восемь утра. По большому двору, обнесенному кирпичной облупленной оградой, нескладно раскидались дворовые постройки: флигель под черепичной крышей, с черепичной цифрой посредине – 1910 год, – людская, баня, конюшня, птичник и коровник, длинный амбар, каретник. Дом, большой, старый, огороженный со стороны двора палисадником, ютился в саду. За домом серою стеною стояли оголенные тополя и вербы левады в коричневых шапках покинутых грачиных гнезд.

      Григория встретила за двором ватага крымских черных борзых. Старая хромая сука, со слезящимся старушечьим взглядом, первая обнюхала Григория, пошла следом, понурив сухую голову. В людской кухарка ругалась с молоденькой веснушчатой горничной. В табачном дыму, как в мешке, сидел у порога старый губатый человечина. Григория горничная провела в дом. В передней воняло псиной и неподсохшими звериными шкурами. На столе валялся чехол от двустволки и ягдташ с истрепанными зелеными шелковыми махрами.

      – Молодой барин зовет к себе. – Из боковых дверей выглянула горничная.

      Григорий опасливо оглядел свои грязные сапоги, шагнул в дверь.

      На кровати, стоявшей под окном, лежал сотник; на одеяле – коробка с гильзами и табаком. Начинив папиросу, сотник застегнул ворот белой сорочки, сказал:

      – Рано ты. Подожди, сейчас отец придет.

      Григорий стал у двери. Через минуту по скрипучему полу передней зашаркали чьи-то шаги. Густой низкий бас спросил в дверную щель:

      – Не спишь, Евгений?

      – Входите.

      Вошел старик в черных кавказских бурках. Григорий глянул на него сбоку, и первое, что ему кинулось в глаза, – это тонкий покривленный нос и белые, под носом желтые от курева, широкие полудуги усов. Старик был саженного роста, плечист и худ. На нем дрябло обвисал длинный верблюжьего сукна сюртук, воротник петлей охватывал коричневую, в морщинах, шею. Близко к переносице сидели выцветшие глаза.

      – Вот, папа, кучер, которого я вам рекомендую. Парень из хорошей семьи.

      – Чей это? – бухнул старик раскатом гудящего голоса.

      – Мелехова.

      – Которого Мелехова?

      – Пантелея Мелехова сын.

      – Прокофия знал, Пантелея тоже знаю. Хромой такой, из черкесов?

      – Так точно – хромой. – Григорий тянулся струною.

      Он помнил рассказы отца об отставном генерале Листницком – герое Русско-турецкой войны.

      – Почему нанимаешься? – грохотало сверху.

      – Не живу с отцом, ваше превосходительство.

      – Какой же из тебя