Тихий Дон. Михаил Шолохов

всю приваду и, недовольно подобрав губы, тупо глядел на недвижный конец удилища.

      Григорий выплюнул остаток цигарки, злобно проследил за стремительным его полетом. В душе он ругал отца за то, что разбудил спозаранку, не дал выспаться. Во рту от выкуренного натощак табаку воняло припаленной щетиной. Нагнулся было зачерпнуть в пригоршню воды, – в это время конец удилища, торчавший на пол-аршина от воды, слабо качнулся, медленно пополз книзу.

      – Засекай! – выдохнул старик.

      Григорий, встрепенувшись, потянул удилище, но конец стремительно зарылся в воду, удилище согнулось от руки обручем. Словно воротом, огромная сила тянула вниз тугое красноталовое удилище.

      – Держи! – стонал старик, отпихивая баркас от берега.

      Григорий силился поднять удилище и не мог. Сухо чмокнув, лопнула толстая леса. Григорий качнулся, теряя равновесие.

      – Ну и бугай! – пришептывал Пантелей Прокофьевич, не попадая жалом крючка в насадку.

      Взволнованно посмеиваясь, Григорий навязал новую лесу, закинул.

      Едва грузило достигло дна, конец погнуло.

      – Вот он, дьявол!.. – хмыкнул Григорий, с трудом отрывая от дна метнувшуюся к стремнине рыбу.

      Леса, пронзительно брунжа, зачертила воду, за ней косым зеленоватым полотном вставала вода. Пантелей Прокофьевич перебирал обрубковатыми пальцами держак черпала.

      – Заверни его на воду! Держи, а то пилой рубанет!

      – Небось!

      Большой изжелта-красный сазан поднялся на поверхность, вспенил воду и, угнув тупую лобастую голову, опять шарахнулся вглубь.

      – Давит, аж рука занемела… Нет, погоди!

      – Держи, Гришка!

      – Держу-у-у!

      – Гляди, под баркас не пущай!.. Гляди!

      Переводя дух, подвел Григорий к баркасу лежавшего на боку сазана. Старик сунулся было с черпалом, но сазан, напрягая последние силы, вновь ушел в глубину.

      – Голову ему подымай! Нехай глотнет ветру, он посмирнеет.

      Выводив, Григорий снова подтянул к баркасу измученного сазана. Зевая широко раскрытым ртом, тот ткнулся носом в шершавый борт и стал, переливая шевелящееся оранжевое золото плавников.

      – Отвоевался! – крякнул Пантелей Прокофьевич, поддевая его черпалом.

      Посидели еще с полчаса. Стихал сазаний бой.

      – Сматывай, Гришка. Должно, последнего запрягли, ишо не дождемся.

      Собрались. Григорий оттолкнулся от берега. Проехали половину пути. По лицу отца Григорий видел, что хочет тот что-то сказать, но старик молча поглядывал на разметанные под горой дворы хутора.

      – Ты, Григорий, вот что… – нерешительно начал он, теребя завязки лежавшего под ногами мешка, – примечаю, ты, никак, с Аксиньей Астаховой…

      Григорий густо покраснел, отвернулся. Воротник рубахи, врезаясь в мускулистую прижженную солнцегревом шею, выдавил белую полоску.

      – Ты гляди, парень, – уже жестко и зло продолжал старик, – я с тобой не так загутарю. Степан нам сосед, и с его бабой не дозволю баловать. Тут дело могет до греха взыграть, а я наперед упреждаю: примечу – запорю!

      Пантелей