Тихий Дон. Михаил Шолохов

чего шумишь? Ай заблудилась? – подходя, переспросил старик.

      Аксинья стояла возле копны, поправляя сбитый на затылок платок, над нею дымился пар.

      – Заблудиться-то нет, а вот было-к замерзнула.

      – Тю, баба, а вот, гля, копна. Посогрейся.

      Аксинья улыбнулась, нагнувшись за мешком.

      V

      До хутора Сетракова – места лагерного сбора – шестьдесят верст. Петро Мелехов и Астахов Степан ехали на одной бричке. С ними еще трое казаков-хуторян: Федот Бодовсков – молодой калмыковатый и рябой казак, второочередник лейб-гвардии Атаманского полка Хрисанф Токин, по прозвищу Христоня, и батареец Томилин Иван, направлявшийся в Персиановку. В бричку после первой же кормежки запрягли двухвершкового Христониного коня и Степанового вороного. Остальные три лошади, оседланные, шли позади. Правил здоровенный и дурковатый, как большинство атаманцев, Христоня. Колесом согнув спину, сидел он впереди, заслонял в будку свет, пугал лошадей гулким октавистым басом. В бричке, обтянутой новеньким брезентом, лежали, покуривая, Петро Мелехов, Степан и батареец Томилин. Федот Бодовсков шел позади; видно, не в тягость было ему втыкать в пыльную дорогу кривые свои калмыцкие ноги.

      Христонина бричка шла головной. За ней тянулись еще семь или восемь запряжек с привязанными оседланными и неоседланными лошадьми.

      Вихрились над дорогой хохот, крики, тягучие песни, конское порсканье, перезвяк порожних стремян.

      У Петра в головах сухарный мешок. Лежит Петро и крутит желтый длиннющий ус.

      – Степан!

      – А?

      – …на! Давай служивскую заиграем?

      – Жарко дюже. Ссохлось все.

      – Кабаков нету на ближних хуторах, не жди!

      – Ну, заводи. Да ты ить не мастак. Эх, Гришка ваш дишканит! Потянет, чисто нитка серебряная, не голос. Мы с ним на игрищах драли.

      Степан откидывает голову, – прокашлявшись, заводит низким звучным голосом:

      Эх ты, зоренька-зарница,

      Рано на небо взошла…

      Томилин по-бабьи прикладывает к щеке ладонь, подхватывает тонким, стенящим подголоском. Улыбаясь, заправив в рот усину, смотрит Петро, как у грудастого батарейца синеют от усилия узелки жил на висках.

      Молодая, вот она, бабенка

      Поздно по воду пошла…

      Степан лежит к Христоне головой, поворачивается, опираясь на руку; тугая красивая шея розовеет.

      – Христоня, подмоги!

      А мальчишка, он догадался,

      Стал коня свово седлать…

      Степан переводит на Петра улыбающийся взгляд выпученных глаз, и Петро, вытянув изо рта усину, присоединяет голос.

      Христоня, разинув непомерную залохматевшую щетиной пасть, ревет, сотрясая брезентовую крышу будки:

      Оседлал коня гнедого –

      Стал бабенку догонять…

      Христоня кладет на ребро аршинную босую ступню, ожидает, пока Степан начнет вновь. Тот, закрыв глаза – потное лицо в тени, – ласково ведет песню, то снижая голос до шепота, то вскидывая до металлического звона:

      Ты позволь, позволь, бабенка,

      Коня в речке напоить…

      И