Судьба на роду начертана. Владимир Волкович

месяц все равно оставался таковым. Они с жадностью бросались в объятия друг друга и забывали обо всем в безумном порыве желания.

      Забывали о том, что за окном мороз, что идет жестокая вой на, пожирающая людей, что совсем скоро на эту войну отправится Борис.

      Каждую дарованную им судьбою ночь они проживали как целую жизнь. Они дорожили минутами и часами, проведенными вместе. Ночами, которые они отрывали у войны, не могли позволить себе уснуть. Утром, покачиваясь, едва перемолвившись двумя словами, выпивали по кружке горячего чая и расходились, каждый в своем направлении: Аля – на завод, Борис – в часть. Аля с трудом скрывала темные круги под глазами, используя дефицитную, еще довоенную пудру, отданную ей соседкой, той самой, у которой погибли муж и сын.

      Как-то Борис, лаская губами ее плоский, дурманящий животик, спросил, вспомнив слова Али в ЗАГСе:

      – Скажи, это правда то, что ты сказала тогда заведующей?

      Аля не стала переспрашивать и делать вид, будто забыла, о чем речь:

      – Понимаешь, у женщин каждый месяц бывают такие дни, критическими называются.

      – Знаю, знаю, – перебил ее Борис, уж очень ему хотелось показать, что в свои восемнадцать лет он тоже в этих делах разбирается.

      – Так вот, в этом месяце у меня этих дней не было, – спокойно, не подвергая сомнению глубину познаний Бориса в женских делах, произнесла Аля.

      – И что это значит?

      – А что это значит, скажет врач, к которому я собираюсь завтра.

      Борис перенес свои скудные пожитки к Але, но жил в казарме. В городе и окрестностях формировалась стрелковая дивизия. Под таким же номером эта дивизия воевала под Киевом, но ее расформировали. Она была сильно потрепана и потеряла знамя. Теперь ее формировали вновь. Бориса назначили в разведроту. Зима в этом году выдалась снежная, и бойцы, с криками «Ура!», по колено в снегу, штурмовали заснеженные, покрытые лесом горы Южного Урала. Вечером в казарме висел густой дух сушившегося обмундирования и портянок.

      В последние дни их уже не поднимали для учебных маршей и стрельб. В штабе полка лихорадочно собирали в ящики бумаги, водители полковой техники аккуратно грузили запчасти, приспособления, оборудование. Особенно много возни было в оружейном складе. Борис чувствовал, что скоро в путь, и крутился вокруг ротного:

      – Товарищ старший лейтенант, ну хотя бы на часок отпустите.

      Ротный был в курсе, что Борис совсем недавно женился, но увольнительные были строго запрещены.

      – Ты ведь знаешь, что нельзя, отпущу, как только смогу.

      Борис уже совсем отчаялся, по ночам не мог уснуть, при мысли о том, что ему не удастся попрощаться с Алей, сердце сжималось в комок, зубы скрипели, а руки намертво впивались в деревянную стойку нар.

      Вечером дневальный передал Борису, что его вызывает ротный. Борис со всех ног помчался к небольшому бревенчатому домику, который занимал командир роты.

      – Завтра утром погрузка, – ротный хмурил брови, чтобы казаться серьезней, был он лет на пять старше Бориса, но уже два года повоевал, и после ранения