Судьба на роду начертана. Владимир Волкович

о том, чтобы это не было слишком больно.

      – Да что ты, выбрось из головы даже саму эту мысль о какой-то вине, – Борис отодвинулся от Али и голос его стал тверже и жестче, – ни ты, ни я, никто не виноват в том, что случилось, это война проклятая…

      Он снова прижал к себе Алю и целовал ее сразу осунувшееся лицо.

      – Когда мы увидимся? – спросил тихо в самое ухо.

      – Вечером.

      – Вечером, – повторил он, как эхо, и прижался губами к ее губам.

      Тихий, теплый вечер опускался на город. Здесь, в южных краях, такие вечера с мягкой, подкрадывающейся прохладой вытесняют постепенно с городских улиц дневной раскаленный жар. Качающееся воздушное марево поднимало вверх тепло остывающего камня домов, быстро наступающая темнота сумерек скрадывала неприглядность и неубранность развалин, печальных следов прошедшей войны.

      Аля и Борис сидели на открытой веранде кафе, которое в этот день не могло похвастать обилием посетителей. Да им и не нужно было никого. Маленький столик на двоих стоял у самой ограды летней деревянной площадки, за которой уходила вдаль узкая, зеленая улочка. Ветки деревьев любопытно простерли над ними свои кроны, и далекая Вега уже вышла на темный небосвод полюбоваться на одинокую парочку. Женская рука покоилась в широкой мужской ладони, и было ей там тепло и уютно.

      Впервые за последние годы Аля почувствовала спокойствие, когда не надо было никуда спешить, ничего решать, рядом сидел человек – кусочек ее существа, который разделит все ее беды и горести, и примет на себя ее проблемы.

      Бутылка кисловатого молдавского вина была уже наполовину опорожнена, и ровный негромкий голос Бориса только слегка рассеивал сгустившуюся тьму.

      Глава вторая

      На войне, как на войне

      За окном вагона проплывали печальные пейзажи. Едва припорошенные снегом почерневшие развалины домов, обезлюдевшие городки и деревни, черные остовы сгоревшей техники, повсюду следы пожарищ и недавних боев.

      Борис задумчиво глядел в окно. Уже третьи сутки двигался эшелон к фронту. Вернее, шло с десяток эшелонов, растянувшихся на много километров. Столько понадобилось для транспортировки дивизии. Борис все еще переживал разлуку с Алей, в ушах звучал ее мелодичный голос, руки ощущали атласную гладкость кожи.

      Волновала неизвестность впереди – фронт, о котором он был уже столько наслышан. Фронт представлялся ему чем-то изначально героическим, где каждый может совершить подвиг. Так рассказывали ветераны, которых много было в дивизии, после ранения люди снова возвращались в строй. Но и то, что на фронте тесно переплетаются между собой смерть и грязь, высокое и низкое, героическое и подлое, тоже рассказывали…

      Под монотонный стук колес Борис задремал, потом улегся на полку и проспал до утра, до той поры, пока не прозвучала команда: «Подъем».

      Поезд стоял на каком-то полустанке. Около разбитого здания вокзала собрались офицеры, ощущалась та тревожная суета, которая предшествует большому движению.

      «Похоже,