Секс в СССР, или Веселая жизнь. Юрий Поляков

там старались быть в курсе умонастроений нервной писательской массы. Стенограмму партсобрания прозаиков я для обработки разделил на три равные части и распределил между сотрудниками. Маша свой кусок – 360 строк – сдала еще вчера. Боба после нагоняя принес и стыдливо протянул мне четыре неполных листочка, а Торможенко с презрением бросил на стол всего две страницы.

      – Не понял? У нас под собрание почти три полосы. Больше тысячи строк и плюс фотографии, так ведь, Борис Львович?

      – Да. Снимки засланы. Я уже все начертил! – объявил ответсек таким тоном, будто макет – это монумент из бронзы.

      – Ребята, вы оборзели! – заорал я так, словно подобная история случилась впервые.

      – Экселенс, пойми: они там полную хрень несли – выбрать совсем нечего, – пожаловался Крыков. – Одна вода!

      – Других писателей у меня для тебя, Роберт Леонидович, нет.

      – Понял, не дурак. Долью!

      – Долей! И поучись у Маши, как это делается.

      – А можно я поучусь у нее после работы?

      – Можно, если умеешь чинить краны, – кокетливо разрешила Синезубка и мстительно глянула на ответсека, побуревшего от ревности.

      Вообще-то Боба был прав. На собрании за редким случаем несут разную чепуху, но понимаешь это не сразу. Сидишь иной раз в зале, слушаешь выступления, даже хлопаешь оратору, мятущемуся на трибуне, а потом прочтешь расшифровку и ахнешь: ну ни о чем! Однако полосы все равно заполнять надо.

      – Толя, ты охренел? – возмутился я, швыряя Торможенко его две бумажки. – Это же сто двадцать строк, а надо триста шестьдесят!

      – Они все говорили одно и то же, – свысока объяснил гений.

      – Это твои проблемы.

      – Если надо, могу вставить про то, как Усачев обозвал Гехта «климактерическим кликушей», а Гехт сказал, что новый усачевский роман – это «домотканая диарея».

      – Как?

      – Домотканая…

      – Фи! – поморщилась Маша.

      – А по-моему, смелый и яркий образ! – сквитался Макетсон.

      – Не надо нам таких смелых образов! – отмел я. – Через два часа сдать недостающие строки! А пока то, что есть, отнести на машинку! Что у нас еще?

      – Юбиляры. Список готов. На третью полосу, – доложил ответсек.

      – Хорошо.

      – Есть еще информашка о выступлении писателей на заводе «Серп и молот».

      – Как называется?

      – «В рабочий полдень».

      – Банально. Есть такая передача на радио. Лучше назвать «В ритме станков».

      – Очень оригинально! – вздохнула Синезубка.

      – Еще в загоне давно киснет репортаж про поэтический десант в Нечерноземье. «Рифмы посевной», – донес Макетсон.

      – Почему так долго лежит? Какая посевная? Уборочная почти уже закончилась.

      – Так ведь десант возглавлял Золотуев. До того, как его сняли. Он же и текст написал.

      – Сколько строк?

      – Сто пятьдесят.

      – М-да. Назовем «Рифмы отдыхающего поля». Время года из текста убрать! Золотуева – в общий перечень участников, а подпишем…

      – Фагин! – подсказал