Секс в СССР, или Веселая жизнь. Юрий Поляков

пошел за ним, но Боба успел мне шепнуть:

      – Ребенка сделал, а теперь еще и внушение сделает.

      – Тс-с!

      В зале пахло вчерашним кофе и ядовитой женской парфюмерией.

      – Ну как, держитесь? – спросил Макетсон, вынимая из портфеля железный строкомер и фломастеры. – Москва гудит. И не только Москва… Я слышал кое-что по «голосам». Худо это! Очень худо! А проза-то, скажу я вам, проходная. Ожидал большего. К тому же нельзя так идеализировать дореволюционную нищую голодную Русь. Да и антисемитизмом все это как-то отдает. Не находите?

      – Не знаю… – Я пожал плечами, уходя от опасной темы: прослыть антисемитом в СССР было куда опаснее, чем назваться евреем.

      – Вы, Егор, еще молоды и не чувствуете подтекста. Кстати, там, – ответсек показал пальцем вверх, – меня о вас снова расспрашивали. Не беспокойтесь, я дал лучшие референции!

      – Спасибо, но я больше беспокоюсь о макетах.

      – Не волнуйтесь, уже готово, после планерки отправлю.

      В залу впорхнула румяная от осенней прохлады Синезубка – обвислое лицо Макетсона посвежело, в глазах блеснул огонь.

      – Ах, я, наверное, самая последняя? – прощебетала Жабрина. – Добрый день, Георгий Михайлович!

      – Здравствуйте, Мария Сергеевна!

      – Здравствуйте, Борис Львович! Вы давно уже здесь?

      – Нет, Машенька, только вошел. Работал над справкой.

      – Устали, наверное?

      – Нам не привыкать.

      – А у меня кран потек…

      – Что вы говорите? Вызвали сантехника?

      – Да, и надеюсь, вечером он обязательно придет!

      Я представил себе, как час назад они лежали в постели, ласкались и тетешкались. Везунчики! Влюбленность – это какой-то богоданный счастливый наркоз, он веселит, оглупляет, снова делает тебя ребенком, готовым есть мороженое до ангины, а потом надо снова возвращаться во взрослый мир с его суровыми расценками за каждое «хочу».

      – Борис Львович, что там ваши кактусы? – спросил я.

      – Вообразите, расцвела моя неопортерия!

      – Неужели? – поджала губы Жабрина, поняв, что любовник все-таки поддерживает связь с оставленной семьей.

      – Да, Машенька, – смутился Макетсон. – Расцвела…

      – Вот и хорошо! – Она кокетливо глянула на Крыкова. – А что это там за канапе в коридоре?

      – Это оттоманка, – уточнил Боба.

      – Почему она так смешно называется?

      – Потому, Машенька, что придумали ее в Оттоманской империи, – нежно объяснил ответсек, заглаживая вину.

      – Для гаремов! – добавил Крыков.

      – Ах, я хочу в гарем! – томно потянулась Синезубка.

      – Это вот зря. Там надо долго ждать своей очереди! – ухмыльнулся Боба.

      – Планерка у нас сегодня будет или нет? – подурнев лицом, сварливо спросила Жабрина.

      – Да, зовите Торможенко! – приказал я.

      Мы расселись, как обычно, вокруг большого стола. Пришел Толя: на лице желатиновая обида мыслителя, оторванного от тайн мироздания ради пустяков. Планерку я собирался провести быстро: в номере особых сложностей не предвиделось.