Представления русских о нравственном идеале. М. И. Воловикова

позволяют предположить, что автор тоже, в своем роде «деревенщик», только не из писателей-деревенщиков, а, скажем так: «ученый-деревенщик»…

      Аргументация важности этого второго момента достаточно хорошо замечена самой М. М. Громыко, когда она упоминает «деревенщиков»-писателей. Это «свидетельство» близких людей о родном существе (деревне, «малой родине»…), вырастившем их, напитавшем их душевный мир своими соками (образами, примерами…) и стремительно исчезающем буквально на глазах одного-двух поколений. ТОЙ деревни уже почти нет. Но увидеть, описать, донести до других свои свидетельства об этом близком и родном существе могут живые личности, воспитанные деревней, обученные городом и достигшие определенных вершин в своем новом ремесле писателя или ученого. Это работа по осознанию ценностей русского народа, исходящая из самих глубин народа. Представляется, что крестьянство на исходе своего «раскрестьянивания» (термин, использованный и в книге Громыко), «снарядило» своих потомков на новый «промысел» (в писатели, ученые), чтобы они составили свидетельства для других поколений русских людей, чтобы те не окончательно утратили свою «русскость», т. е., прежде всего нравственные ценности народа. А свидетельства эти говорят об открытости русских людей другим культурам и народам.

      Свидетельства о доброте русской деревни М. М. Громыко находит в источниках XVIII–XIX веков. Вот некоторые из них:

      «“Все крестьяне нашей местности, – писал в конце XIX века Ф. А. Костин из деревни Мешковой Орловского уезда, – к погорельцам относятся с жалостью, стараются их утешить и помочь как советом, так и делом”. Каждый крестьянин, отмечал он далее, “считает за счастье”, если у него поселится погоревший сосед. Беспрекословно брали скотину погоревшего к себе на двор, давали ему свою лошадь. Брать с погорельца деньги за помощь “считается большой грех и срам”. <…> ”…нищему никогда не откажут ни в хлебе, ни в ночлеге”, – сообщали из Вельского уезда Вологодской губернии. “Нищие в редком доме получают отказ”, – утверждал информатор из Пошехонского уезда Ярославской губернии. <…> “Лавку в переднем углу и последний кус хлеба крестьянин всегда готов с душевным усердием предоставить нищему. Это свойство крестьян особенно похвально потому, что бедные семейства, до какой бы крайности ни доходили, никогда не решаются нищенствовать, но стараются или взять взаимообразно, или пропитываться трудами рук своих, и из этого-то слезового куса они никогда не отказывают страннику-нищему”» (из рассказов по Тульской губернии, 1849 г.). А вот богатый, но скупой не пользовался уважением. «Существовал обычай навещать заключенных в тюрьмах и одаривать их гостинцами, особенно в большие праздники. <…> У сибирского крестьянства вообще существовал обычай подавать милостыню (хлеб, монеты) всем арестантам, шедшим по сибирским дорогам в сопровождении конвоя»[150].

      Громыко пишет о готовности крестьян оказать милостыню «как по конкретному,

150

Громыко М. М. Мир русской деревни. С. 92.