Неживая вода. Елена Ершова

наши… – охнул Касьян.

      – То есть как это? – Игнат отступил, заморгал растерянно.

      Званка за его спиной захихикала, подула холодом на затылок, закружилась в снежной пелене.

      – Вот нож, – в темной когтистой лапе блеснуло отточенное лезвие. – Режь… и отпустим…

      – Да мы-то тут с какого бока, пан? – захныкал Касьян. – Не обучены мы этому! Рука не поднимется!

      – Иначе… – прошелестел навий, – спалим деревню…

      Развернул нож рукоятью к Касьяну, ткнул в дрожащую ладонь.

      – Режь…

      Касьян сжал пальцы вокруг рукояти, его голова затряслась, как в припадке падучей.

      – Отче наш небесный, – забормотал он. – Избави нас от лукавого… да прости нам грехи наши… – шагнул к Игнату. – Прости и ты…

      – Да вы что? – закричал парень, и начал отступать. Ноги увязали в сугробах, под мехом парки ходили ледяные вихри. – Дядя Касьян! Я ведь вам крышу крыл! Я ведь вас с детства знаю! Да разве можно так?

      – Нельзя, Игнатушка, – плаксиво заговорил мужик. – Никак нельзя… Только нам-то что делать, грешным? Коли уговор такой…

      Игнат ткнулся плечом в чьи-то подставленные руки, дернулся и увидел рядом перекошенное лицо егеря Мирона.

      – Грешные мы, Игнатушка, – прохрипел он, и рывком распахнул Игнатову парку. – А ты между нами праведник. Может, оттого тебя навь и присмотрела-то…

      – Праведник ты, – эхом повторил Касьян, навалившись на парня сзади. – Добрая душа, чистая… а мы грешные, Игнатушка… Грешные. Грешные! Да только грешные, может, поболе твоего жить-то хотят!

      С тяжким, болезненным треском разошлась ткань. Спину обожгло, будто укусом – это мертвая Званка обхватила его ледяными руками, поцеловала между лопаток.

      «Вот ты и со мной теперь, – шепнул в уши бесплотный голос. – Со мной, и ныне, и присно, и во веки вечные…»

      Часть 2. На перепутье

      Вьюга пела. И кололи снежные иглы. И душа леденела.

      Ты запрокинула голову ввысь. Ты сказала: «Глядись, глядись,

      Пока не забудешь того, что любишь»…

А. Блок

      1

      Кружится, кружится снежное веретено.

      Белой нитью обматывает покореженные стволы сосен, накидывает аркан на кладбищенские кресты, тянет разом, будто выдергивает больной зуб. Из земли вырастают могильные курганы, снег плотным саваном укрывает двух потерянных в тайге людей.

      Нет никаких дорог, никаких ориентиров – только неистово пляшущая, белоглазая вьюга. Вот она встряхивает седыми космами, заливисто смеется, и смех ее вплетается в звон подрагивающих на морозе серебряных бус. Хрустко ломаются сосновые ветки, их в щепы размалывают метельные жернова. И нет уже ни земли, ни неба. И никакого спасения тоже нет.

      – Погибнем…

      Страшное слово соскользнуло с губ, льдинкой пропало в белой кутерьме.

      – Не говори так! – осиплый женский голос был едва различим в реве непогоды. – Не для того нас Господь помиловал, чтобы теперь на страшную