Платформа. Роджер Леви

не один Бейл был виноват в том, что секса не получилось. Она точно так же не могла расслабиться. Не могла и не сможет. Для Бейла настоящим сексом была скорость тьмы, а для Рейзер – рассказ о ней… нет, рассказывание рассказа о ней.

      И разве это так плохо? Она встречала людей и побезумнее. И секс у нее бывал похуже. И каждый раз Рейзер записывала воспоминания и двигалась дальше.

      И теперь она тоже пойдет дальше, как бывало уже не раз. Может, расскажет историю второго мужчины из красного бара. Таллена. Так странно, что Синт не могла решить и предложила ей два рассказа, прежде чем выбрать один из них. А потом еще спросила о голосовании за Гэмлиэла – Рейзер до сих пор не могла вспомнить то имя. Мэдроу, Мэнлер? Тот кусок металла, взлетавший и падавший в ладонь, не шел у нее из головы. Монкрелл?

      Рейзер взглянула на мониторию. Да, она пойдет дальше.

      «ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО, УБИТЫ ДЕСЯТЬ ГРАЖДАН И ОДИН СОТРУДНИК ПАКСА».

      Так почему она плачет?

      Десять. Алеф

КлючСоб 10: первые смерти

      В глазах Лигата что-то изменилось, как будто сквозь него прошел электрический разряд, и впервые он стал двигаться быстро и решительно.

      Если вы ищете в этом рассказе объяснение, то, полагаю, его сердце именно здесь. Быть может, в тот момент какая-то часть меня это даже понимала. Я смотрел, как умирали мои родители, и видел, как это на меня повлияет. Наблюдал, как мой рассудок анализирует опыт созерцания смерти родителей. И еще я наблюдал, как исследую этот феномен, а с более далекого расстояния наблюдал и за этим. Я рассматривал каждый этап самонаблюдения и анализа, словно разбирался в логическом каскаде.

      При этом тело мое застыло. Я не мог дышать. Последующие события разворачивались словно серия стоп-снимков с размытыми, едва стыкующимися сценами. Я почувствовал странный озноб, когда Лигат скользнул за спину моего отца и медленно, но изящно провел рукой в воздухе круг, как будто нарисовал нимб у него над головой. Отец дернулся, застонал и умолк. На его шее возникла полоска крови, поначалу тонкая, но потом расширившаяся – как будто вода перелилась за край чашки. У него вывалился язык. Глаза выпучились – и остались выпученными.

      В подобном пересказе смерть кажется драматичной, но в реальности она такой не была, потому что и звуков, и движений было очень мало. Чтобы воспринять трагедию во всей полноте, нам нужны крики и конвульсии.

      Лигат отпустил отца. Подошел к моей маме и сделал то же самое: нимб, а потом набухающая красная линия. Проволока была тонкой и, по сути, невидимой; я сделал вывод о ее существовании благодаря кровавым полосам и расчету углов.

      Вот оно. Сейчас эта сцена кажется мне разбитой голограммой, в каждом осколке – среди них есть большие и маленькие, но они бессчетны, и все зазубрены – скрывается целое, куски разлетелись не в пространстве, но во времени, так что краем глаза я вижу один из них везде, куда ни посмотрю, в любое мгновение жизни. И они проникли не только в будущее, но и в прошлое, в мои воспоминания.

      Вот, вот основа моего существа – этот момент разрушения; и все, что случилось до него или после, никогда уже не было таким, каким