Три Л. Татьяна Буглак

легко стало.

      – Где простыни? Помогите его поднять. Да держите же его руки, он ещё не умеет контролировать движения. Где подгузники?

      Устал, слишком много всего. Хочется спать.

* * *

      Свет, неясные образы перед глазами, знакомые голоса.

      – Ну как он, Лев Борисович?

      – Хорошо. Будешь делать массаж?

      Тишина, короткое прикосновение.

      – Что с тобой, милая?

      – Не могу. Сейчас. Он – не они. Не могу. – Вздох. – Всё. Где крем?

      Знакомое прикосновение. Но почему-то не приятно, а обидно. Почему «он – не они»? Есть кто-то ещё? Лучше?

      – Ай!

      – Лена, ты в порядке?!

      – Да, только синяк, наверное, будет. У него тяжёлая рука.

* * *

      Проступающий на светлом фоне силуэт. Приближается. Можно рассмотреть.

      – Ну что, малыш, как сегодня себя чувствуешь?

      Это Его голос. Значит, и лицо Его? Дотронуться.

      – Тихо, тихо. Ты так мне глаз выбьешь. А ты молодец, за три дня научился видеть.

* * *

      С каждым пробуждением он узнавал что-то новое. Вот рука перед лицом. Это его рука, и её можно рассматривать и даже взять в рот. Вот потолок, стены. Они наполовину закрыты белым, которое называют «шторы». Выше штор стены прозрачные, и видно, что потолок тянется дальше, дальше. И на нём яркие пятна, дающие свет. Вот шкафчик, в нём разные вещи: то, что стелют под него, называется «простынки», то, что надевают на него – «подгузники». Это слово ему не нравится, оно смешное и обидное, хотя никто не смеётся и не хочет его обидеть. Надо что-то сделать, чтобы не надевали подгузники, но что – пока непонятно.

      Вот медсестра. Она всегда сердится, когда приносит подгузники и кладёт их в шкафчик. А если никого рядом нет, она так странно смотрит на него, словно что-то хочет. И ещё она приносит еду. Но кормит его только Он. Его зовут сложно, но можно придумать что-то своё. Па. Просто и понятно.

      Она приходит тоже. Её зовут Лена. Ему не нравится, когда она приходит. Она прикасается к нему, и это приятно. Но голос у неё не такой, как раньше, и лицо странное. Иногда она говорит с Па о чём-то непонятном и очень тихо, но кое-что можно разобрать. Лена часто говорит, что «он – не они», а Па успокаивает её.

      Есть и другие, их он пока не различает, но они все знакомы ему. Они говорят только с Па.

* * *

      Теперь он может двигаться и даже сидеть. Он – в большой кровати с поднимающимися стенками. Па говорит, что это чтобы он не упал. Когда ему меняют подгузники или приходит Лена, стенки опускают. Вокруг кровати комната. У неё прозрачные стены, и теперь они не закрыты шторами. За стенами ещё одна комната, очень большая. Наверное, и весь мир такой – комната в комнате. В той, большой комнате ещё кровати, не такие, как у него. На них лежат другие. И Лена говорит с ними, касается их – он видит это через стенки. Она с ними всё время, а к нему заходит мало. Почему? Разве другие лучше его? Только Па почти всегда рядом с ним, и Лена ругается на это, говорит: «Вы себя в могилу загоните». На Па нельзя ругаться! Раньше он думал, что Лена хорошая, а теперь видит – нет! И другие так говорят. Та сердитая медсестра. Она недавно сказала Лене,