Малютка Эдгар. Андрей Дашков

* *

      Судя по кучкам дерьма, этот (ход? коридор?) тупик использовался в качестве отхожего места. Над головой нависало перекрытие. Малютка больше не «светил», как шахтерский фонарь, – тусклое сияние пролитым молоком просачивалось снаружи вместе с запахами, забивавшими вонь экскрементов. Надеясь не испачкать подошвы слишком сильно, Эдди быстро одолел остаток пути и выскочил на открытое пространство.

      Вначале ему показалось, что он очутился ночью на обычной стоянке. Потом он заметил кое-какие несуразности. Силуэты зданий, черневшие в отдалении, выглядели какими-то незаконченными, едва обозначенными, лишенными не только деталей, но и четких очертаний. Словно кто-то рисовал городской пейзаж и решил ограничиться наброском. То же самое касалось деревьев и неба. Хотя погода была ясная, звезд явно недоставало. Например, ковш Большой Медведицы лишился ручки. Полярную забыли «нарисовать» вообще.

      Малютка поежился и бросил осторожный взгляд через плечо. Громада сооружения, которое исторгло его из себя, напоминала панцирь гигантской черепахи. От панциря лучами расходились туннели, похожие на терминалы в аэропорту, которые Эдди видел минувшей зимой, когда папа взял его с собой, чтобы встретить маму. Из подобной кишки он выбрался минуту назад и не мог понять, почему плохой сон никак не заканчивается. В том, что сон плохой, он не сомневался – ведь дядя Эдгар вел себя странно и обнаружил необъяснимую враждебность, а ближе дяди у Малютки никого не было. Даже мать родная понимала его хуже, гораздо хуже.

      Он почувствовал себя бесконечно одиноким. Такое случалось и прежде, но очень редко, когда дядя Эдгар уходил куда-то, оставляя его наедине с самим собой и внутри становилось непривычно пусто. Пугающе пусто. Это отражалось и на его ощущениях: тело становилось каким-то чужим и непослушным; он будто оказывался внутри сложного механизма, которым еще не научился управлять, и приходилось подолгу думать над тем, что будет, если потянуть за тот или иной рычаг.

      Но сейчас все было немного иначе. Дядя Эдгар никуда не уходил и при этом умудрился полностью закрыться от него, сохраняя свое незримое присутствие. Дядя словно наказывал его за что-то, только Малютка не знал за собой никакой вины. Разве что он был слишком мал, слаб и не понимал, где очутился.

      Он остановился, не зная, куда и зачем двигаться. Явной угрозы не было, однако все вокруг внушало ему страх неизвестности. Ни странный незаконченный город, ни здание-паук, из которого он только что выбрался, не выглядели местом, где маленькому мальчику было бы хорошо и спокойно и где его ждали бы родители.

      К мысли о родителях он остался довольно безразличен, она промелькнула словно поблекшее от времени воспоминание. Между тем времени с момента вынужденного расставания прошло совсем немного – он даже не успел проголодаться. Может быть, он подспудно чувствовал, что наличие и близость родителей больше не означали бы для него ни безопасность, ни защиту, ни сытую жизнь. А вот без дяди Эдгара он был беспомощен, как слепой котенок.

      Постояв