Пустые комнаты. Алекс Палвин

вместе выбрали щенка, она придумала ему имя, я вытирал за ним лужи, выгребал за ним дерьмо. И в тот момент, когда она шла с дорожной сумкой к своей синей «Хонде», я осознал масштаб катастрофы.

      – Мамочка с папочкой ссорятся, – прорычал я и хотел схватить Гилберта за ошейник, но он цапнул меня за руку.

      Тогда я схватил металлическую миску и, рассыпая собачий корм по всей кухне, рыча «смотри на меня, сука, когда я с тобой разговариваю», выскочил на улицу. Сделал несколько шагов, замахнулся – и свалился в куст гортензии.

      Вивиан вернулась и сказала, что знает, что я все еще люблю ее, просто мне не хватает сил вытащить свою лучшую часть. Дэн, позвони, когда протрезвеешь.

      Удивительно, что я запомнил ее слова – и ничего из того, что предшествовало им.

      Той ночью были первые заморозки, и я пролежал бы в кустах до утра, однако Гилберт соизволил покинуть диван и полаивал у распахнутой двери. В круге света от фонаря моросил дождь. Капли крови размером с десятицентовик вели по ступеням в холл. Подхватив миску, я заполз обратно в дом, оставляя за собой оттиски пятки – порез снова открылся.

      В холле я остановился. Размашистые следы, состоящие из неполного отпечатка правой ступни двенадцатого размера, взлетали по лестнице на второй этаж, потом – обратно в холл, сворачивали на кухню, откуда устремлялись прямиком на улицу. Их сопровождали редкие капли – раздавленные ягоды рябины, как раз созревшие в сентябре. Я осмотрел себя: откуда капли?

      В гостиной кровь была повсюду: там, где я мазнул рукой белую стену, брызги на журнальном столике и на «Стоге сена» («Стога сена» и «Стог сена на закате» не пострадали). Но больше всего ее было возле небесно-голубых осколков бутылки.

      Слишком много, онемев, думал я. Слишком много для одного, пусть и глубокого пореза.

      Водка, смешавшись с кровью, смахивала на клюквенный сок.

      Что, если… Вивиан… Господи, что я натворил?

      Когда я собирал осколки полотенцем, то заметил порез на безымянном пальце; обручальное кольцо потемнело под высохшей коркой. Вот откуда капли.

      Я снова стал ждать, что на Холлоу-драйв нагрянет полиция. Рваные вспышки проблесковых маячков, громкие голоса, отдающие приказы, стук ботинок, нержавеющую сталь часов сменит браслет наручников.

      Но этого не произошло, жизнь вернулась на орбиту похмелья и завращалась вокруг него подобно колесику с магазинной тележки – медленно, со скрипом. Потеря Вивиан заставила меня работать на пределе возможностей, а также со всей страстью отдаваться бутылке. Я отметил свое тридцатипятилетие. Вокруг были люди, но именно так одиночество ощущается острее. Говорят, одиночество необходимо для того, чтобы понять, кто ты есть. Ерунда. Я это понял еще давно.

      Разве мог я после такого позвонить Вивиан? Смотреть ей в глаза? Сколько боли ты можешь причинить женщине, которую любишь?

* * *

      Бросая в сумку трусы и носки, я вдруг кое-что вспомнил. Это произошло недели две назад. В тот вечер, по обыкновению быстро накатив после утомительного