Великий поход. Александр Константинович Белов

вливал в рот девушки. Это продолжалось до тех пор, пока кожа спящей не покрылась испариной. «Она жива!» – уверенно сказал себе брахман. Юноша вытер руки и, довольный собой, привалился к сухой, но ещё крепкой стене хижины. Только теперь он заметил, что над великим арийским миром, над бескрайней Арватой, давно стояла ночь. Слепая, дымная. Без просветей и звёздных огоньков. Брахман попытался отыскать на небе луну, чтобы увериться во времени, но взгляд его так и вернулся ни с чем. Было не холодно, но знобко. Должно быть, от сырых скал. Юноша снова заглянул в хижину, сгрёб утоптанное ещё кем-то в давности сено и укрыл им тельце Гаури.

***

      Известие о болезни юной затворницы горной хижины пришлось Свами по душе.

      – Этот сон принимают за смерть, – сказал он задумчиво. – Зелье, которое мы ей дали, может принести такой сон. А мы влили в девчонку половину коровьей меры.

      – Мы дали? – гневно спросил юноша.

      Хотар не оценил порыва его души. Дадхъянч успокоился и спросил снова:

      – Она выживет?

      – Это известно только богам. Оставим им решать.

      – Может быть, помочь им с решением этого вопроса? – задерзил молодой буян, метнув в хотара такой взгляд, что Свами подавился ответным словом.

      Весь следующий день Дадхъянч таскал воду жертвенным животным. В стойло. Этой водой можно было бы напоить всю деревню. Дадхъянч выливал её из бурдюков в глубокую яму, которая не желала наполняться. Хотар ещё не открыл воды. Он ждал вечера. Никто, кроме Дадхъянча, пока не знал, принял ли змей жертву. Закон заставлял хотара объявить об этом не позже третьей ночи после жертвоприношения. Потому таскание воды, приговорившее строптивого юнца к изнурительному тяжлу, выходило против Закона. Дадхъянч хотел, чтобы в деревне все это видели. Он носил воду через деревню. Уходя в сторону от жертвенников и от дома хотара на немалые сотни шагов.

      Свами, заметив, что удумал Дадхъянч, побагровел от злости. И ещё Свами подумал, что вечером, когда он будет лукавить о ненапрасности жертв, о счастливых родителях, спасших своим чадом всю общину и о прочих благоявлениях, ему будут мешать неверные глаза молодого брахмана. Свами решил отпустить юношу в горы до следующего дня. Пусть себе добродействует.

      Дадхъянч избрал старый и верный путь к Орлиному ручью. Он занимал больше времени, зато был надёжнее. А сегодня Дадхъянч не хотел рисковать. Юноша нёс полную котомку лепёшек, молочный бурдюк, укуток из тёплой пряжи, и всё это навалилось ему на плечи. С такой поклажей лазить по горам или продираться сквозь густую зарбсть парного, заболоченного мелколесья, он не хотел. Брахману было не положено носить при себе оружие. Но Дадхъянч решил, что при встрече с данавам одной молитвы ему будет мало. И он вооружился в дорогу длинным костяным ножом. Кроме того, вчерашняя схватка с леопардом вовсе не отвратила дух юноши от щемящего душу вопроса «кто кого?». Столь близкого мятежным, самопытким кшатриям. «Жизнь брахмана слишком скучна и покойна, – думал Дадхъянч, – это лишает её общинной пользы. Знания брахмана