Сковородка судного дня. Татьяна Коростышевская

наняться, говорит, туда пойдет, где невесты самые пригожие. Думаешь, почему панна мясникова расфуфырилась?

      – И чем же этот работник так ценен? Силен? Мастер своего дела?

      – Красавчик? – предположила сентиментальная Рузя.

      – Женщины, – пробасила Гражина, – не на пригожесть падки. А нам этот Марек нужен, потому что чаровник.

      – Маг? Как дорогая тетенька это поняла?

      – Да он сам… – Внизу опять захохотали, и до нас донеслась музыка.

      «Пан Рышард гармонику принес», – решила я.

      – Что сам? – не выдержала Рузя.

      – Сказал пану Богуславу, что-де для девиц Лимбургских опасности не представляет, потому как на горах священных с паннами-феями жил, и поэтому в миру ничего уже накуролесить не может. Мясника, похоже, и успокоил, только поспорю, что теперь каждая девушка мечтает с волшебными паннами сравниться, в чреслах Марека огонь зажечь.

      Я хихикнула, а тетка Рузя серьезно закивала:

      – Всем известно, что феи абы с кем не играют, значит, парень – чародей. Постарайся, Адичка, улыбнись нежно, сразу за сковородку не хватайся, пусть сначала наймется, договор в магистрате подпишет.

      Маг… Я отложила щетку. Это любопытно. Если у него еще и руки из нужного места растут, нам этот Марек подходит.

      Я вышла из комнат, задержалась наверху лестницы, осматривая трактирную залу. Гося сновала по ней, нагруженная тарелками и гроздьями пивных кружек. Еще один бочонок прикатить надо, нет, лучше два, и послать Анджея в пекарню, пусть возьмет полтора десятка брецелей, соленых кренделей, поднос с нашими уже опустел.

      Бум! Бум! Бум! Это гости стучали по столам в такт залихватской мелодии.

      На гармонике играл не пан Рышард, а чернявый улыбчивый парень. Не красавец, совсем нет, но женщины поглядывали на него с вожделением – и панны, занявшие отдельный девичий столик, и почтенные горожанки, пришедшие в трактир со своими супругами. Песня была, разумеется, фривольной: о том, как некий рыцарь по вечерам развлекался с молоденькой служанкой, и к чему это привело. Понятно, к чему – забеременела девица. Голос у Марека был приятный, когда все начали орать припев: «Тебе я кнехта дам в мужья и талеров пять сотен!», он оторвал одну руку от гармоники и опрокинул в себя пинту пива, кадык дернулся на жилистой шее. Раньше в наших краях именно так работников выбирали: кто мог одним глотком кружку опустошить, тот и подходит. Меня же интересовало совсем другое.

      – Адичка, – шепнула у плеча тетка Гражина, – ты что-то видишь?

      Я ждала: в зале было несколько голодных приблуд. Одна из них оседлала Франчишку мясникову, прижалась к ней: похоже, сосала девичье жаркое томление, другая сидела на шее Петрика, парень трясся от ревности. Злыдни мелкие и почти не опасные, но их здесь, если этот болтун-Марек действительно чародей, быть не должно.

      – Тетечка ошиблась, – наконец вздохнула я.

      Но тут Франчишка подошла к музыканту, изогнулась, чтобы грудь ее оказалась перед длинным носом Марека, стала промокать его лоб платочком, и Петрик не выдержал, бросился в драку.

      – Ах,