Первые. Миров А.Я.

о, нищие?

      Не завидуй. Деньги вместе с привилегиями не сидеть и не стоять в очереди несут тьму мерзких обязанностей. Иметь автомобиль и включать пробки в расписание. Нет, метро – это красная икра. Ещё преважно носить одежду, не оскорбляя глянец. Аксиома: степень роскоши вещи обратно пропорциональна её продолжительности жизни. Платье – не более двух появлений, дальше сдохни в чехле. Платье нарядное – умри сразу после дебюта, ибо дурная память может сотворить непоправимое. Надеть повторно – оскорбить свет: тот, что высший. Высший, потому как дважды не позволяет к себе прикасаться.

      Мужчинам легче. Но они и зарабатывают не только на платья и платья нарядные. Из заначки ещё берут на возможность одеваться в одно и тоже. Женщины потворствуют. Однако гардеробная предназначалась только для них. То, что в дамский склеп придётся подхоранивать господское – сюрприз неприятный. Пространство и так задыхается. А что поделать? Это называется семья. Именно поэтому однажды надетое и вынужденное сгинуть и сгнить вместе с бирками, приютило ткань, обожранную мужскими духами. Ладно. В конце концов, всё оно выросло из его денег. Пускай займёт три вешалки и две полки. Участь, граничащая с мудростью: терпеть, чтобы не нуждаться.

      Чем дальше от нужды, тем крепче в позе подчинения. Деньгам. И тому, что выродил достаток. Вот почему даже у самой дорогой и слишком повседневной вещи срок годности меньше, чем у хомяка, которого продали воле ребёнка. Как бы глаз ни радовался, а душа ни пела, финансы не обслуживают тебя и твои впечатления, они работают во имя впечатлять других.

      – Гарольд, где штора? – она испуганно таращилась на голое окно.

      Тот, кто на самом деле был Игорем, бросился на помощь. Выглядел нелепо. Совсем не как Гарольд. Смешно, на грани с отвращением. Несимпатично. Где-то даже дёшево. Она стиснула зубы. Она бы вырвала себе глаза, но в модных журналах такое не советовали. Пока. Однако вынуждали беречь гармонию. Эта дрянь невероятно шаткая, нестабильная, в случае дисбаланса мажет старостью по лицу. Нет. Слишком много отдано косметологам. Слишком. Если вкладывать больше, они в конец растолстеют самомнением. И так едва ли не кланяешься на пороге, дабы обменять деньги на укол безболезненно. Вдохнула. Протараторила от одного до десяти.

      – Зато я замужем! – наступила на подол внутреннему равновесию. – Я счастлива, – подумала менее уверенно, но гармония уже не смела рыпаться. – Господи, я так разбита! – схватилась за голову, – но, мать твою, счастлива! Счастлива!

      Ветер скрылся. Вытащил бесящую штору на улицу, пробовал отодрать, утащить, не вышло. Тут же исчез. Как мужчина. Ибо невыносимо оставаться наедине с бессилием. Бережливость выиграла. Штора не платье, не платье нарядное. Для повешенного куска неприлично много вышло. Плевать на моду! Через край дорого. Недопустимо загранично.

      Лавандовая. Атласная. Декоратор рекомендовал. От души. Есть ли душа у тех, кто на тебе зарабатывает? В моменты откровенной наживы она должна таять. Потом, конечно, возвращаться. Не такая уже: слабее, мутнее, в дырах, но кто её видит? Это же не платье. Не нарядное. Даже не мебель, в которую вложили, словно в будущее. Тоже от души. Она всегда есть у тех, кто щедр. Но дубовый гарнитур вышел из трендов. Ему плевать, что он не оправдал ожидания длиною в вечность. Его не волнуют чужие жертвы. Он как собственные дети.

      – Парит, – доложил Гарольд, всовывая штору обратно через форточку. – Наверное, дождь будет.

      – И что мне теперь делать? – раздражение таки брызнуло, ещё бы, она же разбита.

      – Да ничего, – пожал воткнутыми в пиджак плечами. – Я просто сказал… Мы же всё равно внутри собираемся. Поэтому и пусть бы дождь. Ну что ты?! – он подошёл к ней, погладил по спине. – Не переживай, Сонечка, всё пройдёт отлично!

      – Сам ты Соня! – если бы не кольца, она, без сомнений, вмазала бы ему прямо в нос. Сильно. Чтобы он заткнулся. Не надо произносить слова, надо захлёбываться кровью!

      – Ну Софа…

      – Я тебе миллион раз говорила, что ненавижу это «Софа»! Как будто ты на ублюдский манер называешь диван. Словно мама твоя со своим «звóнит»! Ненавижу!

      – А мне нравится!

      София замахнулась и ударила воздух.

      – Всё, всё, – Гарольд искренне радовался, что успел отскочить. – Я больше не буду! – поднял руки, демонстрируя обезоруженность.

      Скалится так противно. Как мразь! Самая настоящая мразина. Сонечка разжала кулаки, глянула на улыбки, оставленные ладоням ногтями.

      – София Максимовна, пора бы мясо запекать. Вы точно сами хотите?

      – Точно, – перевела дыхание, погладила бледный шифон платья. Дорогого.

      Вытащила из жадных плеч шею. Та больно метнула напряжением в затылок. Оттянутые мочки ласково подмигнули крупными серьгами почившей в определении «роскошная» люстре. Ты всего лишь хрусталь! София думала почесать веки, но вспомнила о цене на человека, ответственного за россыпь теней и взмахи туши. Вцепилась в подол и решительным шагом проследовала на кухню. Экономка предусмотрительно исчезла с дороги. Выделила сочувствующий взгляд хозяину. Гарольд виновато растянул губы, помахал рукой. Ну да, всё в порядке. Пусть