Журнал «Иностранная литература» № 02 / 2011. Группа авторов

анален ангел. Банален и вопрос теодицеи, издревле присущий иудео-христианскому мировоззрению: история перипетий библейского верования – история Иова.

      Но если Иов в своем истинно ветхозаветном негодовании все же непоколебимо веровал во всемогущего Бога и взывал к Заступнику на небесах, то ныне у чешского автора Михала Вивега даже ангел отчаивается перед лицом мирской, мировой несправедливости и подвергает сомнению не только всесилие и доброту Бога, но и его существование.

      Три ангела, из чьих уст исходит рассказ – исполнители миссии, для ангела, как может показаться, весьма бесславной. Посланцы от Неведанного (а существует ли Он?) отправителя к неведающему получателю, “курьеры любви” (сами они сравнивают себя с сотрудниками DHL), они приносят – нет, стараются принести – толику тепла людям, которым вот-вот предстоит умереть. При этом меры, предпринимаемые ими, ограничены, ограничено время, ограничены их знания.

      Ангелы старающиеся, ангелы отчаявшиеся, ангелы неуверенные. Чем же отличаются они от людей, от жителей Праги, к которым прилетают в описанный Вивегом день – 5 сентября 2006 года? От очерствелой, бесчувственной учительницы Марии – ее волнуют лишь вопросы филистерской морали радиопередач; от ее мужа, заурядного автоинструктора Карела, который, так и не услышав слов любви от жены, произносит эти слова машинам и ищет плотских удовольствий со своими ученицами (на рычаге “за пятьдесят два года у него всего три засечки”, тогда как у коллеги Рихарда уже около двух десятков); от инженера Зденека, которого покинула сначала жена с детьми, потом вера, а вскоре и сама жизнь? Ничем. (Правда, отличаются эти ангелы – ив этом соль – как раз от единственной в исконном понимании “верующей” фигуры романа: безнадежно эзотерической матери Зденека – она верит в чудеса, они – нет.)

      Ангелы Вивега, конечно, невидимы людям, они умеют останавливать время (хотя им „нельзя” и они боятся, что кто-то „заметит”), живут долго (видимо, не вечно, однако определенности нет и в этом), неподвластны сладострастию (трое опытных ангелов-мужчин все же заигрывают с ангелицей Илмут). Что ангельского в этих созданиях, если метафизические финты, вроде выше перечисленных, – эдакая замена классической окрыленности – единственное, в чем состоит их мнимое превосходство, в иерархии мироздания ставящее их над главной героиней Эстер, которая заботой об умирающем муже приблизилась к ангельскому естеству – или даже превзошла его? Не зря добрая часть глав романа названа ее именем – наряду с именами ангелов-повествователей. Взгляд овдовевшей Эстер – этого Вивегова Иова, – как и взгляд его ангелов, исполнен ласкового экзистенциального цинизма и эсхатологической осознанности.

      Вторник, 5 сентября 2006 года

      1. Иофанел

      Скажу прямо: по большей части наши миссии кончаются провалом. Вчерашние переживания на северо-востоке Китая были вряд ли оправданными. Я уж не говорю о том, что в других местах этой безжалостной планеты миллионы людей умирают и вовсе без нас… Мы не можем быть вездесущими, твердит Гахамел. Подчас я пытаюсь понять, кто выбирает тех немногих счастливцев, которым в последние минуты жизни дано радоваться нашему расположению? Действительно ли Бог? Или комиссия при ООН? Ха-ха! Короче говоря, наши скромные ангельские благодеяния кажутся мне довольно случайными. В них нет никакой системы. Случайность – это способ, каким Бог анонимно творит чудеса, не устает повторять мне Гахамел. Он отвергает любые вопросы. Наша миссия, говорит он, не задавать вопросы, а давать сколько-нибудь утешительные ответы. Мы не более чем посланцы. Курьеры любви. Но разве существует утешительный ответ для тринадцатилетней девочки, умирающей от рака? Чу-Чанг. Головные боли. Она умирала одна — не знаю, можно ли так сказать, если она умирала в девятиместной больничной палате в Кашгаре. Родители, невзирая на все наши скромные попытки, не приехали. А принуждать их мы не в силах. Был бы мальчик – другое дело… Прежде чем сделать последний выдох, она еле слышно что-то говорила. Мы плохо ее понимали. Гахамел плакал.

      Сегодня мы в Центральной Европе. Надеемся, что смена климата пойдет Гахамелу на пользу. Все эти смерти он воспринимает слишком близко к сердцу. Я сказал бы, что у него тяжелейшая форма идеализма. Хотя он много читает. Но то ли авторы этих романов не пишут о жизни правду, то ли Гахамел не очень их понимает.

      – Итак, – сообщает он нам, – Карел. Инструктор автошколы.

      И замолкает.

      Мы сидим на ограде Нусельского[1] моста, и лучи восходящего солнца упираются нам прямо в лицо. Если бы водители проезжавших машин могли нас увидеть, карета “скорой помощи” мигом выехала бы к четырем самоубийцам. Я смотрю вниз: поворот железнодорожных путей, слуховые окна, задние дворики, спутниковые антенны, угловые мясные лавки с красными навесами над входом. Билборды с рекламой пива. Двадцать первый век мне не нравится. Плоские экраны и открытые балконы. Восемнадцатый век, например, представляется мне более стильным.

      – Пятьдесят два года, – говорит Гахамел.

      Илмут огорченно вздыхает. В сущности, это ее первая акция. Определенные пикантные стороны человеческого бытия нам, к сожалению, недоступны, но все равно

1

Нусле – район Праги. (Здесь и далее – прим. перев.)