Змея подколодная. Елена Касаткина

казав. И вообще, не командуй. Я старше, вот и поделю надел сама, как считаю нужным, – оттолкнула сестру. – Что ты тут насчитала?

      Дуня почесала затылок и поплелась вдоль кромки к началу поля.

      – Раз, два, три, пять, восим, десять, шишнацать…

      – Ты чего? Какие восемь? Какие шестнадцать? Ты считать не умеешь.

      – Это ты не умеешь. Не лезь, я лучше знаю, я старше. Брысь отсюдова. – Оттолкнула Улю и пошла дальше, бубня под нос цифры.

      Дойдя до конца участка, повернулась, крикнула.

      – Пидисят.

      – Откудава пятьдесят? У тебя шаги шире, значит, меньше должно получиться.

      – Говорю пидисят, значит, пидисят, по симнацать на кажную, – пошла на Улю мелкими шажками. Остановилась шагов за пять до того места, которое Уля наметила, как середину.

      – Вот отсюдова линию проведём.

      – Ну, Дунька, ты и наглая. Вот, где серёдка! – Уля топнула ногой. – Видно же, что серёдка здеся.

      – Не знаю я, что тебе там видно, может ты косоглазая. А с моего места видно, что здесь надо линию проводить.

      – Это я косоглазая? – кровь хлынула Уле в лицо, и она покрылась бордовыми пятнами. – Да ты… – Уля подхватила тяпку и двинулась на сестру.

      – Иди, иди, сама посмотри. – Дуня стукнула остриём тяпки сухую землю и подкапнула. – Вот отсюдова линию нарисуем. – Выставила вперёд ногу, указывая носком сандалета начало деления. – Вот это моя половина, – кивнула на меньшую долю, – а вот та твоя.

      – Себе меньше, а мне… – от возмущения щёки Ульяны раздувались, как бычьи пузыри.

      – На твоей половине сорняков меньше.

      – Ничего не меньше. А если меньше, тогда забирай себе эту часть.

      – Нет, уж всё отмерено. Вот от этой точки и начинай, – кивнула на торчащий из прорехи сандалии большой палец ноги.

      – Ах, так! Ну хорошо! – Тяпка в руках Ули взлетела вверх и полетела вниз, отсекая на излёте торчащий грязным ногтем вверх палец.

      Секунду Уля смотрела на забившую словно родник струйку крови и вывалившийся из прорехи сандалии обрубок Дуниного пальца. Багровость лица мгновенно сменилась желтовато-серой бледностью. Отбросив тяпку, под вопль сестры, она понеслась вдоль поля, козочкой перемахнула через забор и скрылась в зарослях кустарника.

      ***

      Ночь – тёмная материя, которая влечёт и пугает. Но пока Уля идёт, ей не страшно, страшно будет, когда придёт. Может, удастся проскользнуть незамеченной.

      Окна тёмные. Уля выдохнула – значит, спят. Может и пронесёт. Спрятала за пазуху траву. Подтолкнула дверцу калитки. Калитка хрипло чихнула, заскрежетала ржавыми петлями, хлопнула деревянными краями и… тишина. Глаза, привыкшие к темноте, различили на крыльце фигуру матери. Маланья сидела на дощатом полу, прижав голову к косяку, закутанная в кокон лёгкой белой шали.

      – Явилась? – спросила строго, но не зло.

      Уля всхлипнула и бросилась матери в ноги.

      – Я не хотела, правда. – Уткнулась носом в её колени. Почувствовала тёплую руку на затылке. – Не сердись,