Картонная Мадонна. Татьяна Короткова

ближайшую среду к Вячеславу.

      Толстой поперхнулся, вопросительно глянул на Волошина, тот сделал вид, что не заметил.

      – Да, да. Вам нужно посетить Башню. Знаете доходный дом на углу Таврической и Тверской?

      Лиля кивнула – чуть не опрокинула бокал. Толстой болезненно поморщился.

      – Хорошо. Но приходите вечером, к полуночи.

      …Лиля, окрыленная надеждой, шла по улице, и не понимала, какого цвета крылья пробиваются у нее за спиной: черные или белые?

* * *

      Как только за гостьей закрылась дверь, Толстой расхохотался.

      – Ну, Макс, ну и чучело! Нелепее представить нельзя! На мне жилет лопнет от смеха. И откуда берутся такие каракатицы? Ты заметил – она все время вытирала руки о юбку. К тому же хромая. Но вот чего я никак не пойму: зачем тебе понадобилось звать ее к Вячеславу?

      Волошин прошел в гостиную, сел, налил себе вина, заложил ногу на ногу и изрек:

      – Зачем? Скорее – «почему». Знаешь, в ней есть что-то от самоубийцы, сумеречной жертвы…

      – Однако, дорогой друг, я считаю – напрасно ты ее обнадежил. Заклюют.

      – Ну почему? Если захочет – не заклюют. Она наивна, но одарена, начитанна, образованна. А внешность и манеры – это все чушь.

      – Не скажи. Ты что-то задумал? Ведь ей попросту не место среди нас…

      Волошин медленно встал, не отпуская взглядом Алексея. Его глаза жалили. Рука, прижатая к груди, неожиданно рубанула воздух.

      – Если она – божьей милостью поэт, то этого на ее век с лихвой хватит. В ней есть тайна.

      Потом выпил, положил в рот пирожное и задиристо добавил:

      – А вот тебе, Алихан, никогда хорошим поэтом не стать, у тебя один вздор в голове.

      Толстой обиженно блеснул глазами, но промолчал. И лишь минут через пять как бы невзначай произнес:

      – А, знаешь, Макс. Она ведь и в самом деле похожа на блудливую монашку.

      Волошин расхохотался…

      Глава 2

* * *

      Еремченко в который раз перечитывал расшифрованную криптографом записку… но ничего не понимал.

      – А это что же? – он указал на цифру «8».

      – Восьмерка, – спокойно ответил Иван Андреевич.

      – То есть, число? Может, день? Или час? Акцию готовят?

      – Евгений Петрович, не стоит понимать буквально. Не думаю, что число. Знак.

      Полковник нахмурился. Парижская записка, если, конечно, верить криптографу, гласила: «Мадонна, 8, мигдаль, ор, хая». Еремченко решительно не мог собрать этот набор слов в один связный текст, да что там – и слов-то таких он не знал.

      – Не томите, Иван Андреевич! По существу.

      Начальник Первого стола помялся. Нужно было как-то объяснять то, чего он сам пока не понимал. Криптограф провел пальцем с желтеющим ногтем по записке – дороговато она ему стоила: почти неделя трудов.

      – Подозреваю, три слова могли вызвать у вас сложность. Признаться, я и сам далеко не сразу догадался. Это производные от древнего иврита. «Ор» – свет. «Мигдаль» – башня. «Хая» – зверь.

      Полковник хлопнул рукой по столу.

      – Подпольщики!

      – Подпольщики,