Картонная Мадонна. Татьяна Короткова

стащил со лба сухую уже косынку.

      – Судя по всему, она хорошего происхождения.

      Макс нетерпеливо махал ему рукой, мол, дальше, дальше.

      – Ну же, поднапрягись, где твое воображение? Писатель – это когда тебе показывают ноготь, а ты понимаешь, от чего умрет твой герой!

      Алексей поднапрягся: Макс обожал воображать себя античным учителем.

      – Ей должно быть лет восемнадцать, большее – девятнадцать. Она грустит, думает о смерти. А такие мысли приходят в момент от юношества к зрелости и могут дать характеристику…

      Макс свалился, наконец, в глубокое кожаное кресло, задрал босые ноги – приготовился к диалогу. Алексей не понимал его босяцких в прямом смысле привычек. Свою неоконченную рукопись он закрыл и аккуратно сдвинул в сторонку.

      – Ты абсолютно прав, Алешка. Если все чувства юной девы – на кончике ее пера, значит перед нами существо необыкновенное. Так и вижу ее: хрупкую, легкую… Вот она стоит на высоком каменном молу, смотрит вдаль, волосы распущены, ветер обнимает ее – одежда облепила тонкую талию и стройные ноги… Знаешь, Алихан, что ценнее всего в поэзии? Индивидуальность! Поди ж ты: одна строка – а ты уже в ее особенной власти! Настоящий поэт всегда возбуждает воображение. Всегда хочется узнать: кто скрывается за этими строками, как он страдает и чувствует, кого любит, что заставляет это сердце биться сильней. У подлинного поэта все слова – о себе самом…Извини – перебил. Продолжай.

      – Вот именно, – осклабился Алексей, – Возбуждает. Признайся, Макс, эти опусы не возбудили бы тебя так, если б она не писала о своем восхищении, преклонении тобой и тому подобные прелюдии начинающей поэтессы. Ей просто нужна протекция.

      Макс подскочил, схватил письмо, прижал бумагу к столу своей широкой рукой – пришпилил. И глубоко заглянул Алексею в глаза – прошил.

      – Вздор! …В ней так много грусти. Отчего бы? Ну? Вспомни: «умножающий знание умножает скорбь»… Если юная дева пишет о смерти…

      – Видимо, ты хочешь сказать, что ее судьба печальна, Макс? Знаем мы эти страдания богатых…

      Для Алексея соломонова мудрость не значила ровным счетом ничего. Ему вообще было странно слышать о таких вещах как «скорбь, печаль», впрочем, к тому же ряду относились слова «вдохновение, муза». Глупость. Все устроено просто. И особенная глупость – у людей с искрой таланта: Бог знает что воображают, истерят на пустом месте. А писательский труд – такое же ремесло, как труд горнодобытчика. С той лишь разницей, что горнодобытчик имеет дело с рудой, а писатель – с кириллицей…

      – И все-таки, какой поразительный почерк! – продолжал Макс, – Ну-ка, Алихан, выдай мне, что можно сказать о женщине с таким почерком.

      – А что тут гадать. Вывод очевиден. Видимо, она на пороге насильственного замужества, отсюда тоска. Раз пишет стихи, вряд ли ей хочется стать женой какого-нибудь аристократа, который в лучшем случае отнесется к ее таланту снисходительно. Ее мучит также и собственное сомнение: поэт ли она, имеет ли право? Конечно, ей хочется признания – а кому не хочется, Макс? Свое высокое положение она принимает