Мила Хант. Эли Андерсон

решаюсь.

      Дверь в комнату брата приоткрыта. Ему семь лет, и он боится оставаться один. Я в его возрасте об этом уже мечтала. Вхожу внутрь. Хоуп мечется в своих шёлковых простынях. Да, родители дошли и до такого: заставлять ребёнка спать на шёлке. Наклонившись, освобождаю его от перекрученного белья. Хоуп весь в поту. Вытираю ему лицо. Он открывает глаза, как зомби.

      – Кто тут?

      – Пух, это я. Большой злой волк, который пришёл тебя съесть.

      Пух – так я его переименовала. В честь его любимого плюшевого медвежонка.

      – Не на-а-а-адо-о-о…

      Я изображаю волка вовсе не для того, чтобы напугать Пуха. Скорее, так, в отместку за все его вредности. В любом случае он отлично знает, что меня нечего бояться. Я никогда его не обижу, даже если он сильно постарается. Однако Пух всё равно остерегается меня. И не нападает открыто, а выжидает момент, чтобы напасть из-за угла.

      Он отпихивает меня и недовольно ворчит. Даже среди ночи он ворчит.

      – Тебе приснился кошмар, Пух. Ты кричал.

      – Правда?

      Он смотрит в окно.

      – Ещё ночь?

      Я киваю. Пух поворачивается ко мне.

      – Я скажу папе, что ты вернулась поздно.

      Ему, как и мне, отлично известно, что отцу абсолютно наплевать.

      – И маме тоже. Нажалуюсь, что ты мешала мне спать. Уходи из моей комнаты!

      – Маленький гадёныш, – шепчу я. – В следующий раз оставлю тебя задыхаться в твоей кровати.

      Пух не отвечает. Он прижимает к себе мою руку, закрывает глаза и мгновенно засыпает. Я мягко высвобождаюсь. И укрываю его худенькие плечи шёлковой простынёй. Я не позволю им превратить тебя в испорченное дитя Центра, я не имею права. Я глажу его влажный лоб и быстро, почти не касаясь, целую спутанные светлые кудри.

      Я иду к себе и забиваюсь в уголок. Эта комната и в нормальном-то состоянии кажется мне слишком огромной, а сейчас её размеры просто вгоняют в тоску.

      Самое жуткое тут – окна от пола до потолка. Такое чувство, будто стоишь на краю пропасти и нет никого, кто мог бы тебя удержать. Я всегда представляю, как встаю на карниз и прыгаю. Ужас вгрызается в желудок, заставляя орать в пустоте. Я лечу и лечу, так никогда и не достигая земли и не испытывая облегчения смерти… Я сижу, забившись в угол, как маленький зверёк. Нажимаю на пульт, и стёкла, автоматически затемнённые с приходом ночи, снова делаются прозрачными. Мерцание огней в соседних небоскрёбах смягчается, становясь жёлтым и оранжевым, и мой взгляд теряется в антрацитовом небе, тогда как город живёт своей жизнью, равнодушный к моей трагедии.

      Откуда у меня эта ужасная власть? Почему именно я?

      В детстве она казалась мне чем-то вроде доброй магии. Но потом я поняла, что это такое на самом деле.

      Мне было десять лет. Я встала перед зеркалом и произнесла громким голосом: «Я могу контролировать мысли других людей, внушать им свои». Стоило мне облечь мою способность в слова, как вслед за этим пришёл и неутешительный приговор. Я – монстр. В глазах тех, кем манипулирую. И палач – в своих собственных. Ведь то, что я делала, было самым страшным из всех мучений: я диктовала