34 ступень. Ана Чи

на то, что после пробуждения меня наполнило странное чувство, оно вряд ли было вызвано интерьером. Интерьер служил не более, чем декорацией, на фоне которой я увидел тонкий пластиковый браслет на своем запястье, подтверждающий то, что я был далеко от дома, в чужой постели, а моими соседями были психически неуравновешенные люди. Хотя возможно, кто-то из них был таким же, как и я, лишь странным человеком с проблемами, которые каким-то образом отвечали диагнозу серьезного заболевания.

      Посмотрев на будильник, стоящий на прикроватном столике, я обнаружил, что было чуть больше восьми часов вечера. Меня предупредили, что из-за лекарств мой режим сна мог стать непредсказуем, и, заснув днем, я мог проснуться под ночь. «В течение первых недель вам может казаться, что вы потерялись во времени, но не стоит переживать. Вскоре у вас выработается более менее стабильный режим», – произнесла медсестра перед тем, как выдать мне первую порцию лекарств. Тогда я не предал услышанному особого значения. Тогда я не придавал особого значения ничему из того, что было мне сказано. Что уж тут и говорить о непредсказуемом режиме, ведь происходящее и так представлялось мне одним невнятным сном, граничащим с самым что ни на есть зловещим кошмаром.

      Я лежал в кровати на протяжении долгих минут, не зная, имело ли вовсе смысл с нее вставать. Когда я приехал сюда впервые для того, чтобы лишь посмотреть на клинику, меня убедили, что клиенты, относящееся к моей, как выразился молодой мужчина с идеально ровными зубами и пронзительными глазами фисташкового оттенка, группе, могли свободно перемещаться по зданию. Единственным значимым ограничением являлось то, что мне было запрещено покидать мою комнату после девяти часов вечера. Что я мог сделать снаружи, к чему не был способен в собственной комнате, – это оставалось неясным.

      Включив торшер, располагавшийся рядом с будильником, который, как мне было сказано, я был обязан заводить на семь часов утра, я размышлял о том, что мог бы с легкостью вытащить из него лампочку, разбить ее и перерезать себе горло. Не то чтобы я относился к этому типу сумасшедших. Как минимум я должен был отдать себе должное в том, что никогда не пытался причинить физический вред себе или окружающим. По крайней мере, я никогда не сделал бы это намеренно. Каждый психически больной был немного похож на актера в том смысле, что располагал своим амплуа, трюками, заставляющими удерживать внимание публики, и физический вред не входил в список моих приемов. Тем не менее какое-то время я продолжал смотреть в сторону торшера, представляя, как острие стекла впивалось в горло, пуская кровь на мои плечи, рубашку и, возможно, даже на картину с французским пейзажем. Перебирая в мыслях эти образы, я не обнаружил в них ничего настолько прельщающего, что заставило бы меня задуматься о смене собственного амплуа.

      Все еще лежа в кровати, я продолжал раздумывать над тем, стоило ли мне встать и пройтись в холл или в библиотеку, или же лучшим решением было просто остаться под