Море – мой брат. Одинокий странник (сборник). Джек Керуак

не было ничего серьезного с девушками.

      Позади матрос засунул пятак в большой музыкальный автомат и медленно пританцовывал под «Мое солнышко не отнимай»[22] Бинга Кросби.

      – Папаша! – крикнул молодой моряк бармену. – Во флоте великие люди!

      – Продолжай в том же духе, – ответил пожилой человек. – И в мое время так было. Подходи, я налью тебе выпить – что будешь? Выбирай!

      – Папаша! – заорал матрос, плюхаясь на стул. – Я тоже налью тебе выпить, старик, ты и сам флотский.

      Он извлек из кармана брюк темно-коричневую бутылку.

      – Ямайский ром! – гордо объявил он.

      – Хорошо, – сказал бармен, – ты дашь мне глоток рома, а я приготовлю тебе такое, что у тебя глаза из орбит вылезут.

      – Невозможно, – проворчал матрос, поворачиваясь к Уэсли. – Я прав?

      – Прав! – сказал Уэсли.

      Матрос протянул ему бутылку:

      – Попробуй ямайского рома, дружище, ты попробуй.

      Уэсли кивнул и сделал большой глоток, а потом закрыл бутылку и отдал ее назад без комментариев.

      – Хорош? – спросил матрос.

      – Согласен! – рявкнул Уэсли.

      Матрос повернулся, размахивая бутылкой:

      – Согласен, говорит… черт, согласен так согласен. Это ямайский ром, импортный… Личная бормотуха Джонни!

      Допив пиво, Билл и Уэсли молча вышли; у двери Уэсли развернулся, когда матрос окликнул:

      – Согласен, парень?

      Уэсли наставил на него палец.

      – Согласен! – подмигнув, крикнул он.

      – Согласен, говорит! – повторил матрос нараспев, размахивая бутылкой.

      – Что ж! Мы в Бостоне, – просиял Билл, когда они вышли на улицу. – Что у нас на повестке дня?

      – Сперва, – сказал Уэсли, ведя своего спутника через улицу, – надо добрести до Морского союза и поспрошать о «Вестминстере»… может, сразу получим места.

      Они пошли по Ганновер-стрит мимо дешевых обувных магазинов и лавок мелочей, на Портленд-стрит свернули налево в потертую дверь с надписью «Национальный морской союз» и поднялись по скрипучим ступенькам в просторный хаотичный зал. Сквозь грязные окна в торцах, подчеркивая голую необъятность пустоты, с улицы сочилась равнодушная мрачная серость. Лишь несколько скамеек и откидных стульев стояли вдоль стен, и сейчас они были заняты матросами, что сидели, приглушенно разговаривая: все они были в разной штатской одежде, но Эверхарт немедленно опознал в них моряков… здесь, в гнетущей темноте их пропахшего плесенью штаба, сидели эти люди, и каждым владело терпение и покорное спокойствие человека, знающего, что он возвращается в море; одни курили трубки, другие невозмутимо читали «Лоцман», официальное издание НМС, третьи дремали на скамейках, и все обладали мудростью спокойного ожидания, присущей Уэсли Мартину.

      – Подожди здесь, – сказал Уэсли и по обширному дощатому полу зашаркал к отгороженному кабинету. – Я сейчас.

      Эверхарт сел на чемодан, озираясь.

      – Эй, Мартин! – приветственно крикнули с откидных стульев. – Мартин, старый ты пес!

      Через

22

Имеется в виду песня Оливера Худа «Ты мое солнце» (You Are My Sunshine, 1933), записанная Бингом Кросби в 1941 г.