Мудрость толпы. Джо Аберкромби

все презирают, нежели мученика, за которого кто-то может захотеть отомстить. Но, скорее всего, они просто боялись разрушать прошлое сразу, в один присест, и придерживали его для зрелищного финального акта.

      Каковы бы ни были их соображения, ломатели соорудили для содержания королевской особы смехотворную загородку – нечто среднее между театральной ложей и скамьей подсудимых, – выкрашенную дешевой золотой краской, уже начинавшей отслаиваться. Орсо не очень понимал, играет ли он роль символической фигуры, придающей их действиям некоторый авторитет, или ненавистного напоминания обо всем, что они пытались оставить в прошлом. Он чувствовал себя чем-то наподобие того нелепого павлина, которого посол какой-то южной страны однажды подарил его матери. Она держала птицу в серебряной клетке, чтобы показывать посетителям. Павлин выглядел глубоко несчастным, извергал невероятное количество помета и прожил совсем недолго.

      Ему было бы хоть немного легче, если бы Великая Перемена смела с мест всех прежних обитателей Открытого совета – но горстка наихудших врагов Орсо каким-то образом умудрилась остаться на прежних позициях. Лорд Ишер, словно змея, выскользнул из своего укрытия. Лорда Хайгена выпустили из тюрьмы. А в переднем ряду вместе с несколькими другими выжившими мятежниками-аристократами сидел Молодой Лев. Тем временем немногочисленные дворяне, оставшиеся верными короне, томились в подземных камерах Дома Истины. Мир поистине вывернулся наизнанку: изменники теперь были патриотами, перебежчики – верноподданными, разврат считался чистотой, а правдивые речи – ложью.

      Помимо укороченной версии лорда Брока от Инглии больше не было делегатов. Там снова заправляла леди Финри, тщательно взвешивая свои возможности. Старикланд тоже не был представлен. Лорд-губернатор Скальд официально осудил Великую Перемену и, если Орсо хоть сколько-нибудь знал своего зятя, уже сейчас прикидывал, как можно будет повернуть ее к своей выгоде. Единственными зарубежными представителями были несколько встревоженных вестпортских старейшин, без сомнения, с каждым новым днем жалевших о принятом решении остаться в стране. Орсо рассеянно подумал, не сможет ли передать через них весточку своей матери и сестре в Сипани, заверить их, что у него все в порядке. В конце концов, успокоительная ложь всегда была тем клеем, что скреплял их семейство.

      – Союз всегда являлся и посейчас является монархией, – донесся до него голос Ризинау, как всегда, изобилующий ненужными акцентами.

      «Председатель Ризинау» – так он себя называл. Более чем уместно, учитывая, что он почти не вставал с кресла.

      – Набрасывая контуры нашего будущего, мы не можем не признавать наше прошлое. Однако отныне это будет новой разновидностью монархии, а следовательно, мы должны изобрести для нее новый термин! – Ничто не приносило Ризинау большего наслаждения, чем возня с терминами. Это был не человек, а настоящая фабрика словоблудия. – Мы можем назвать ее представительской или, возможно,