Последние дни наших отцов. Жоэль Диккер

в кино, в театр, в музеи. В королевском зоопарке бросали черствый хлеб большим жирафам, здоровались со старыми львами – жалкими царями в клетках. Однажды под вечер случайно столкнулись на улице с двумя австрийскими агентами, которых видели в Арисейг-хаусе, но не подали вида. Иногда Пэл спрашивал себя, что сталось с его парижскими друзьями. Они наверняка продолжали учиться, готовились стать учителями, врачами, инженерами, брокерами, адвокатами. Мог ли кто-то из них вообразить, что он сейчас делает?

      Накануне отъезда Пэл отдыхал у себя в комнате, растянувшись на кровати. Постучавшись, вошла Франс Дойл с подносом, на котором стоял чайник и две чашки. Пэл вежливо встал.

      – Значит, завтра уезжаете, да? – вздохнула Франс.

      Голос и интонации у нее были в точности как у Лоры. Она села на кровать рядом с Пэлом. Держа поднос на коленях, молча разлила чай и протянула ему чашку.

      – А если честно, что происходит?

      – Простите?

      – Вы прекрасно знаете, о чем я.

      Она пристально посмотрела на юношу.

      – Ваша база не в Саутгемптоне.

      – Нет там, мадам.

      – И что это за база?

      Вопрос застал Пэла врасплох, он ответил не сразу – не ожидал, что его станут расспрашивать без Лоры; будь она здесь, она бы нашла что сказать. Он попытался придумать какое-нибудь название, но его растерянность была слишком явной. Теперь уже поздно.

      – Неважно, мадам. Военные не любят, когда разглашают сведения об этой базе.

      – Я знаю, что вы не в Саутгемптоне.

      В комнате повисло долгое молчание, но не неловкое – доверительное.

      – Что конкретно вы знаете?

      – Ничего. Но я видела ваши ссадины. Я чувствую, что Лора изменилась. Не к худшему, наоборот… Знаю, что она не возит ящики с капустой для Службы йоменов. Если два месяца возить овощи, так не изменишься.

      Снова молчание.

      – Мне так страшно, Пэл. За нее, за вас. Мне надо знать.

      – Вряд ли вас это успокоит.

      – Догадываюсь. Но я по крайней мере буду знать, почему волнуюсь.

      Пэл посмотрел на нее – и увидел в ней своего отца. Будь она его отцом, а он Лорой, ему бы хотелось, чтобы она сказала. Невыносимо, что отец ничего о нем не знает. Будто его больше не существует.

      – Поклянитесь, что никому не скажете.

      – Клянусь.

      – Клянитесь лучше. Поклянитесь своей душой.

      – Клянусь, сынок.

      Она назвала его “сынок”. Ему вдруг стало не так одиноко. Он встал, проверил, плотно ли закрыта дверь, сел рядом с Франс и прошептал:

      – Нас завербовали в спецслужбы.

      Мать прикрыла рот рукой.

      – Но вы такие юные!

      – Это война, мадам. Вы не сможете ничего сделать. И не сможете помешать Лоре. Не говорите ей ничего, не подавайте вида. Если верите в Бога, молитесь. Если не верите, все равно молитесь. И успокойтесь, с нами ничего не случится.

      – Позаботьтесь о ней.

      – Позабочусь.

      – Поклянитесь тоже.

      – Клянусь!

      – Она такая хрупкая…

      – Не настолько, как вы думаете.

      Он