Где? – Неважно. Когда? – Все равно. Ирина Зелинская

Телефонный разговор обернулся философским диспутом о том, стоит ли жизнь того, чтобы быть прожитой. На фоне подросткового максимализма, неразделенной любви, скачущих гормонов и притягательности темы смерти такие разговоры не могли пройти бесследно. После этой беседы Кира несколько дней пыталась понять, почему нельзя накладывать на себя руки, старалась ответить на вопрос о том, что может быть противовесом для человека, примеряющего на себя смерть.

      Пара дней чертовни, когда из рук валилось все: лампочки взрывались, а посуда билась, лифт сходил с ума, а слова во рту перемешивались в зажеванные абырвалги – дали ответ на этот вопрос. Решившегося на последний шаг не напугаешь короткой физической болью, его не напугаешь и адовым котлом в окружении чертей с шумовками, проверяющих грешников на готовность. Единственное, что может остановить от последнего шага – это возможность повторного сценария, и не просто повторного, с потенциальным исправлением ситуации, а поставленного на вечный repeat в той самой, последней, предрешительной точке. Мысль эта подействовала как отрезвляющая пощечина, выбившая из головы желание сбежать из несовершенного мира. Среди удручающего контекста вроде проблем в школе, грозивших недопуском к экзаменам, маминых красочных пророчеств о том, как Кира будет работать на заводе, дворником, проституткой (нужное подчеркнуть), утомительной настойчивости Паши, вечных цейтнотов, недосыпов, усталости и авитаминозов, оставалось единственное обстоятельство, которое действительно было несовместимо с жизнью – безответная любовь, которой Кира мучительно захлебывалась.

      Глава 4

      Февраль

      За дверную ручку пару раз дернули. Лайка фальцетом заливалась в прихожей, пока Кира поверх футболки оборачивала себя пледом по дороге к двери. Родители ушли в магазин, и она было подумала, что они что-то забыли и вернулись – все домашние игнорировали звонок и дергали за ручку. Через мутное стекло глазка она увидела Пашу и поняла, что утро добрым уже не будет.

      Вздохнув и морально приготовившись, она открыла дверь.

      – Привет. Это опять я. Можно войти? – спросил гость, перетаптываясь на пороге. Грязная лужа из талого снега текла по линолеуму.

      – Привет. Вообще ты не вовремя, я только что встала, и у меня еще куча уроков несделанных, – ей ужасно не хотелось общаться с Пашей, памятуя о том, что встречи с ним как правило затягивались на целый день, а наводить порядок в голове после такого общения приходилось еще несколько суток.

      – Я ненадолго, мне просто нужно тебе кое-что отдать.

      – Что у тебя с рукой? – Кира только сейчас заметила, что одна его рука была в шерстяной варежке, хотя он принципиально не носил ни варежек, ни перчаток.

      – Так, ничего особенного. Скучал по тебе, – буркнул он, поправляя кожаные напульсники на руке и придерживая сползающую варежку.

      – В смысле? –