Битва железных канцлеров. Валентин Пикуль

обязательств, навязанных русской дипломатии прежними комбинаторами.

      Главная задача – развитие внутренних сил страны.

      Но это не значит, что Россия замыкается в себе.

      Напротив, она готова активно участвовать в политической жизни всего мира, и в первую очередь – в Европе…

      Телеграфы отстукивали решающий аккорд Горчакова:

      Говорят, что Россия сердится.

      Нет, Россия не сердится.

      Россия сосредоточивается.

      Последнюю фразу с французского языка в столицах мира переводили по-разному, а зачастую она звучала с угрозой:

      – Россия усиливается…[4]

      Сказав то, что лежало на сердце, он отъехал в деревушку Лямоново, что захилилась средь псковских лесов и кочкарников, забытая и печальная… Ах, боже мой! Вспомнилось, как впору младости, проездом из Европы, заглянул он в Лямоново, откуда недалече и Михайловское. Горчаков тогда лежал в простуде, Пушкин приехал к нему, они обнялись… Целый день вместе! Он как раз писал «Годунова», читал отрывки. Как давно это было… В памяти остались драгоценные строки:

      Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

      Хвала тебе! – фортуны блеск холодной

      Не изменил души твоей свободной,

      Всё тот же ты – для чести и друзей.

      Нам разный путь судьбой назначен строгой:

      Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,

      Но невзначай проселочной дорогой

      Мы встретились и братски обнялись.

      Проселочной дорогой, мимо старых ветел и мужицких гумен, из ворот которых вылетала, кружась, отсеянная полова, ехал Горчаков в деревню Лямоново – возвращался в юность… Поля, поля, поля! Бричку дергало на ухабах, бревенчатые мосты забавно тараторили под колесами. Жарко было. Но уже проплывали в воздухе осенние паутины-седины, и, подоткнув подолы, глядели из-под руки русские жницы на пылящую вдоль проселка барскую бричку…

      Русь! О Русь, Русь… многострадальная!

      Кормилица, поилица и воительница наша…

      На косогорах белели тихие прозрачные церквушки.

      В скорбной желтизне шелестели упругие овсы.

      Всплывало уже не пушкинское – тютчевское:

      Эти бедные селенья,

      Эта скудная природа —

      Край родной долготерпенья,

      Край ты русского народа!

      Не поймет и не заметит

      Гордый взгляд иноплеменный,

      Что сквозит и тайно светит

      В наготе твоей смиренной…

      Слева – деревня Мордюковка, направо повернешь – село Зыкино, а ему ехать прямо. Вот и завечерело… Встретилась босоногая крестьянка – красивая баба. Стояла она, опустив вдоль чресел могучие руки. Опиралась в землю крепкими загорелыми ногами – нерушима, как монумент, поставленный здесь на века. Рубашка была изодрана, а из-под дранья просвечивала нежная кожа большой и обильной груди. Крестьянка повернула лицо к Горчакову, сказала причитающе – не ему, а себе:

      – Опять

4

Для читателей, знакомых с французским языком, привожу эти фразы Горчакова дословно: «La Russie boude, dit on. La Russie ne boude pas. La Russie se recueille».