Битва железных канцлеров. Валентин Пикуль

внимание на то, что внешняя политика – сестра политики внутренней, и разделение их невозможно, ибо эти близнецы порождены одной матерью – природою государства. Пусть же начало вашего царствования отметится благородным актом милости…

      – К чему эта возвышенная прелюдия?

      Горчаков пытливо взирал из-под очков.

      – Государь! Верните из Сибири всех декабристов, кои остались в живых, возвратите им честь их званий.

      – Я сделаю это. Но только в день коронации…

      С поезда пересели в придворный экипаж. Недавно прошел весенний дождь, молодая зелень приятно сквозила за окошками кареты, ехавшей, как по паркету, по великолепной мостовой. Царь настаивал на принятии дел иностранных:

      – При Нессельроде они были, скорее, странные…

      – Пока нас никто не слышит, – отвечал Горчаков, – я выскажусь… Парижский трактат хорош уже тем, что определил цели русской политики на ближайшие годы. Не в силах скрыть от вас и своего простительного тщеславия… Да! Я хотел бы стать имперским канцлером только затем, чтобы, не выкатив из арсеналов ни единой пушки и не тронув даже копеечки из казны, без крови и выстрелов, сделать так, чтобы наш флот снова качался на рейдах Севастополя.

      – Разве это возможно… без крови?

      – В политике, как и в любви, все возможно…

      Решено! Нессельроде сдал дела Горчакову.

      – Что вы тут собираетесь делать? – хмыкнул он. – Россия вышла из европейского концерта, ее голос потерял прежнее очарование. Сейчас нам предстоит лишь бисировать на галерке признанным певцам Вены, Парижа и Лондона… Я вам не завидую, – сказал Нессельроде на прощание.

      – Да, – согласился Горчаков, заглядывая в чернильницу, – положение отчаянное, а я, как влюбленный Нарцисс, буду любоваться своим отражением в чернилах, налитых сюда еще во времена Венского конгресса, ибо с тех пор они не менялись…

      Политический пигмей на цыпочках удалился.

      Немецкая страница дипломатии была перевернута.

      Открылась чистая – русская, патриотическая.

      Тютчев проводил Нессельроде злыми стихами:

      Нет, карлик мой, трус беспримерный!

      Ты, как ни жмися, как ни трусь,

      Своей душою маловерной

      Не соблазнишь святую Русь…

      Горчаков поставил перед собой «скромную» задачу: отомстить Австрии за ее поведение в Крымской войне, подготовить мир к уничтожению Парижского трактата и юридически закрепить наши границы на Амуре. Проавстрийская дворцовая партия навязывала Горчакову барона Мейендорфа, чтобы князь взял его на пост товарища министра. Горчаков решил «стародурам» не уступать и вызвал венского прихлебателя к себе:

      – Я вам предлагаю быть послом в Лондоне…

      Таким образом он хотел изолировать Мейендорфа от венских влияний. Но Мейендорф намекнул, что побережет здоровье от английской сырости, дабы дождаться, когда Горчаков сломает себе шею на антиавстрийской политике (а тогда барон и сам займет его место).

      – В таком случае, – жестко