Холм псов. Якуб Жульчик

машет рукой, словно бы все уже знает.

      – Что случилось? – спрашивает Агата жену Берната, но та не отвечает, просто поднимает взгляд и смотрит, молча, пытаясь вспомнить, кто это перед ней.

      – Заберите ее домой, Томек, – еще один женский голос, холодный и уставший. Это ухоженная женщина лет пятидесяти, небольшая и ладно скроенная, в белом халате, с чем-то птичьим в лице. От женщины бьет усталостью. Если бы не слишком трезвый взгляд, могло бы показаться, что она левитирует.

      – А тебя кто заберет домой? – спрашивает отец Миколая.

      – Мы ждем вертолет, его должны забрать в Ольштын, тут нет оборудования, тут он сразу умрет, начался сепсис, – отвечает женщина.

      – Вертолет, – повторяет жена Берната таким голосом, словно учится говорить.

      – Заберите ее домой, – повторяет женщина.

      – Это мой сын и его жена, – отец Миколая машет на нас.

      – Добочинская, – говорит женщина и протягивает ко мне руку.

      – Гловацкая, – говорю я и жму руку, и тогда понимаю, что такая же фамилия еще у четырех других людей здесь. Что делает меня их имманентной частью. Впервые думаю о том, что я во что-то вбита, вросла надолго.

      – Вы врач? – спрашиваю после паузы.

      – Директор. Томек, знаешь, заедь, глянь, что у меня дома, все ли в порядке, и отпиши, – говорит она Томашу, а он кивает. Без выражения.

      На некоторое время устанавливается тишина, пустая, но тяжелая, словно лизол и спирт заткнули всем рот и уши, мы стоим без движения, только жена Берната начинает издавать звук, тихо повизгивать, словно маленькая голодная меховая зверушка.

      – Он жив? – прерывает тишину Агата.

      Директор больницы смотрит на жену Берната, потом на нас и кивает:

      – Я должна идти.

      – Иди, – позволяет ей Томаш.

      Дает мне знак рукой, чтобы я села рядом. Я сажусь.

      Семья Гловацких. Кулак, сжатый так долго, что все пальцы вросли во внутреннюю часть ладони. Неважно, что мы попали сюда из-за совершенно чужого мне мужика и чужой женщины, которую я видела всего несколько минут. Неважно, что меня сюда привело, как всегда, мое любопытство, которое я охотно на что-нибудь обменяла бы: например, на умение спать восемь здоровых часов в сутки.

      Семья – это как застрять в лифте с совершенно чужими людьми на всю жизнь.

      – Его нашли в лесу, если ехать на Купалки, это двенадцать километров отсюда, – говорит Томаш. – Двое пареньков его нашли, таких молодых наркош, чем-то вставленных.

      – В нем сейчас килограмм сорок, – говорит вдруг жена Берната. Ее голос – тихий стеклянный скрежет.

      Жена Берната продолжает говорить. С трудом. Голос ее заставляет время замедлиться. Слова текут из нее, словно капли с тающей сосульки. С огромным усилием она объясняет, что у ее мужа, которого привез сюда, в больницу, поднятый парнями лесник, анемия, сепсис и обширный инсульт. По всему телу у него следы глубоких воспаленных ран, похоже, что от глубоких царапин, у него выкрошены и сломаны зубы – все, словно он пытался грызть камни. Что эти выкрошенные зубы – в крови и с остатками мяса.