Холм псов. Якуб Жульчик

и мне, – пожимает он плечами.

      Воздух влажный, но резкий, в нем чувствуется близость леса, мох, ковер гниющей листвы, покрывающей землю.

      – Пойдем, отвезу тебя кое-куда, – говорит Гжесь.

      Я киваю, снова сажусь в машину.

      До леса мы доезжаем быстрее, чем я мог бы подумать. Тут сумерки глубже, деревья вокруг кажутся монолитной стеной.

      – Мне, например, он постоянно проедает плешь, что я не сберег семьи. Не сберег, не сберег, и так по кругу, сука, Мачей. Словно семья – это нечто, что берегут, – говорит он через минуту.

      – А что с ней делают, если не берегут?

      Он некоторое время смотрит на меня. Щурится.

      – Она приехала с тобой сюда. Подумай, в какой жопе ты был бы, если бы приехал сюда сам.

      Я не ожидал от него такого. Но у нас слабо натренированы разговоры.

      – У нас в последнее время были проблемы, – говорю я. Закуриваю. Даю знак, чтобы он все же дал мне тот напиток. На вкус он – как и на запах: бензин с сахаром.

      – То есть ты тоже не сберег, – констатирует он.

      – В некотором смысле.

      Он выезжает на лесную дорогу, машина начинает подскакивать на выбоинах, я раздумываю, выдержит ли подвеска. Он останавливается. Выключает фары. Когда делает это, мы сразу оказываемся в темноте. Выходим наружу. Лес холодный, влажный, большой. Земля мягкая и мокрая. Я чувствую, как ботинки чуть погружаются в нее.

      – Был другой чувак, – говорю я через некоторое время, не потому, что мне хочется поделиться этим с собственным братом, но потому что в горле снова выросла косточка и ее нужно сплюнуть, иначе я задохнусь.

      – Охуеть. В смысле – печально, – говорит он.

      – Я попросил, чтобы она осталась, – отвечаю я, сокращая все до одной фразы.

      – Мы с Камилой просто не договорились, – тихо, словно сам себе, говорит Гжесь.

      Я не чувствую облегчения. Упрекаю себя за это. Последнее, что мне сейчас нужно, это чтобы брат и отец плохо думали о Юстине, чтобы смотрели на нее, как на суку, тихо давали ей это понять.

      – Не знаю. Мне кажется, что сейчас – важнее всего. Сейчас она – с тобой. Ты, как понимаю, это проглотил. Если проглотил, то высри и не жуй воздух, – говорит он.

      – Это непросто.

      – Наверняка. У меня есть дети. Это кое-что другое. Они со мной, когда только можно. Проблемы начнутся, когда они пойдут в школу. А может, пойдут здесь. Может, Камила вернется из Германии. Может.

      – Хочешь сказать, чтобы я сделал ребенка? И это что-то исправит? – спрашиваю я.

      До сих пор мы о таком не думали. Не предохранялись, не использовали резинок, не использовали таблеток, будет – значит будет, не будет – значит не будет. Я был староват, чтобы переживать из-за теста на беременность, но пока нам подходило, что мы вдвоем, что можем делать – типа – что хотим, где хотим и как хотим. Естественно, это неправда.

      Это довольно глупая мечта: что ты, типа, можешь делать что хочешь. Что хочет может делать только маленький ребенок. Может обрыгаться и вываляться в грязи. Может за обедом совать себе