Холм псов. Якуб Жульчик

ответил он.

      – Но ты – зол, – сказала я и погладила его по волосам. Те были теплыми и грязными. У меня не было никого, кроме него.

      – Да ебать их обоих, – выкашлял он.

      – Спокойно. Спокойно, – успокаивая его, я успокаивала себя.

      – И что с той женщиной? – спросил он.

      – Ничего. Подала заявление об исчезновении, – я покачала головой.

      – Мы можем уехать. Хоть завтра, – сказал он, приподнимаясь на постели.

      – Пойдем-ка пока спать, – ответила я; вдруг почувствовала, что настолько обессилела, что вот-вот потеряю сознание. И вспомнила, что больна.

      – Юстина, мы можем уехать завтра, правда, – сказал он. – Да пошел он на хрен. Это моя вина. Прости. Это моя вина, что так вышло.

      – Давай спать. Все нормально, – повторила я.

      Миколай заснул, но я уже знала, что не засну. Теперь пытаюсь спуститься вниз. Ступеньки скрипят, словно их сложили из спрессованных блоков сухой листвы. Сейчас кто-нибудь проснется и арестует меня за нарушение домашнего спокойствия. Вышлет, чтобы я спала в собачьей будке. Это было бы не так уж и плохо. Может, там я, по крайней мере, высплюсь.

      Я хорошо помню, где выключатель. И только через пару секунд слепоты вижу, что кухня Гловацких,

      кроме того что она – кухня, представляет собой коллекцию расставленных и растыканных всюду безделушек, засохших стеблей в горшках, звоночков, магнитиков на холодильник с Зыборком и окрестностями, вырезанных из дерева Богоматерей, смешных пробочек, пуговиц, кружечек. Все тут светло-зеленое, только занавески на окне бледно-розового цвета.

      Я гашу свет, это можно сделать и без него, просто спокойно и неторопливо. За окном светает все сильнее. Сперва я нахожу нужные предметы: электрочайник, ложечки на мойке, кран.

      Он честный. Сделает все, что пообещал сделать. А кроме того, у Него нет обязательств, его дети взрослые, а жена где-то далеко, обеспеченная, спокойная в своей печали, которую ты можешь только вообразить. А Миколай? Миколай спит. У него никогда не было проблем со сном.

      Я открываю шкафчик. Батарея кружек – это первое, что я вижу, но потом взгляд мой скользит на нижнюю полку, где я замечаю пачки с чаем.

      – Мелисса справа, – слышу позади, огромный кулак сжимает мое сердце, на миг я теряю дыхание.

      Отец Миколая стоит в дверях, уже готовый уходить, одетый в армейскую куртку и высокие резиновые сапоги.

      – Иисусе Христе, – говорю я, увидев его.

      – Ну не перебарщивай, – отвечает он и машет мне на стул у столика, чтобы я села.

      – Я уже ухожу, хотела только чего-нибудь выпить, – говорю я.

      – Я сейчас сделаю. Садись. Сделаю тебе и завтрак, – отвечает он, подходит к холодильнику, вынимает оттуда масло, яйца и сыр.

      Наливает воду медленными и точными движениями, словно он – в химической лаборатории.

      – Я говорил, что так будет. Что от другой бабы он бы уже вернулся, – говорит он через мгновение. Он переживает, это ощущается в его словах, но не в голосе, не в теле. Это невозможно, как его тело не умеет выражать эмоции.

      – И