Гражданская война Демократов и Консерваторов. Кто убил Кеннеди?. Тесла Лейла Хугаева

свободно устанавливать себе какие угодно законы, но все же оно существует в мире, ему неподвластном. У Фихте весь мир лежит у ног абсолютной воля Я человека. Гегель пошел еще дальше. Он превратил это «Я» человека в мировой дух, который сам себе устанавливает законы, меняет их, когда ему вздумается, а потом просыпается в человеке. Он сделал попытку уйти от субъективизма Канта, но только усугубил ситуацию, поскольку его мировой дух – не установленные законы природы, которые можно познавать, а постоянно меняющиеся «становление» субъекта, за которым человеческому разуму не угнаться. Так, сказочники немецкого идеализма создали мистику абсолютной свободы сознания человека, разрушив вместе с рационализмом само понятие интеллекта, понятие мышления и научную методологию.

      Если для рационалиста наука определяет границы его относительной свободы, то для субъективиста свобода рисует границы науке. Рационалист ищет не свободы, а единства с природой, где он мог бы быть самим собой. Он свободен, когда реализованы потенции его природы, когда ему доступно научное знание, контроль природных энергий и доступ к этим энергиям, доступ к своей психической энергии в дружбе, доверии и сотрудничестве с людьми. Субъективист ищет абсолютной свободы своего «Я», настолько, что готов и интеллекту приписать границы и правила, вместо того чтобы подчиняться необходимости интеллекта: и в законах мышлениях, и в открытых законах природы. Вместо этого он отрицает, законы природы и отрицает законы мышления, и объявляется себя абсолютным монархом с абсолютной свободой воли. Таков «художник-творец» у Ницше и у Сартра, таков Абсолют Гегеля и «Законодательствующий разум» Канта, самовольно издающий законы для себя и для природы, вместо того, чтобы подчиняться им.

      Это отличие в понимание духовной энергии человека (отличие между свободой осознанной необходимости и между свободой абсолютной свободы воли) – есть отличие между здоровым научным сознанием человека, и нездоровой шизоидной мистификацией сознания. Неслучайно, все кто приближался к немецкому идеализму слишком близко, тяжело заболевали. И в первую очередь сами немцы. Разумеется, мистическая интоксикация была у людей и до философии немецкого идеализма, однако эта философия стала некоей кульминацией ее развития.

      На этом месте посчитал нужным вмешаться Томас Манн.

      – Да, Декарт прав, – сказал он трагическим голосом. – Мы немцы, потерпели сокрушительное поражение с тех пор, как основой нашей культуры стала философия субъективного идеализма. Как высок и благороден гений, раскрывающийся в даровании наших философов! Да, я настаиваю на том, что гений Канта, гений Фихте, гений Гегеля и Шопенгауэра, гений Ницше, бедного безумного Ницше – велик и благороден! Может быть самое великое, что есть у немцев! Кто-то из них писал, что философия Канта вознесла человеческое «Я» на невиданную до тех пор головокружительную высоту! Разве