В эфире. Рубен Самвелович Аракелян

кусок яблока, – вы что, не знаете, как меня вернуть домой?

      – Нет, ну конечно знаю, – затараторил в ответ старик, но потом, сообразив, что вновь утерял такое важное высокомерие, откашлялся, и повторил, теперь уже куда более чинно, – конечно знаю. Просто подумал, что вы с Мастером каким-то одним вам известным образом условились о способах возвращения. Разве нет?

      Гертруда пожала худыми плечами.

      – Мастер сказал, что я вернусь, когда выполню свою миссию. Должно быть, моя помощь заключается не просто в появлении тут.

      Старик в очередной раз отмахнулся от ее слов.

      – Да брось ты. Какую еще помощь ты можешь оказать? Тут речь идет о волшебстве, понимаешь? О настоящем. А не детских сказках. Я просил Мастера помочь. Вот он бы точно смог. А тебе лучше не быть тут, когда все произойдет. Хотя, у меня еще есть в запасе день, может два.

      – Вы ведь волшебник, – сказала она, прищурив глаза, – ну так дайте им волшебство, которое они просят.

      Старик улыбнулся с нескрываемой горечью.

      – Видишь ли, тут все немного сложнее, чем кажется.

      – Да? А, по-моему, все предельно просто.

      Гертруда откусила еще один кусок яблока, последний, долго жевала его, потом проглотила, подбросила огрызок, и тот повис в воздухе в четырех метрах над выложенным керамической плиткой с замысловатым геометрическим узором полом, застряв в облаке загустевшего именно в этом месте эфира.

      – Как ты это…? – хотел было спросить канцлер, но потом, очевидно, сам дошел до запрашиваемого ответа, опустив взгляд с огрызка на улыбавшуюся девушку.

      – Это то, что вы называете волшебством. Но вы уже и сами догадались, верно?

      – Так ты им владеешь? – прошептал старик.

      – Я – да. В отличие от всех, кто тут находится.

      Удивление старика отпечаталось в эфире. На фоне эмоционального возбуждения, его связь с субстанцией усилилась, но все еще недостаточно для того, чтобы получить способность управлять ею. Канцлер поднял седые брови как можно выше, что в этом месте свидетельствовало лишь об одном – о грядущей высокомерной фразе, призванной как можно сильнее принизить собеседника. Очевидно, что это было нечто вроде безусловного рефлекса, когда человек, загнанный неожиданно в угол, пытался сохранить лицо, стараясь принизить того, кто его туда загнал.

      – Ты не понимаешь, о чем говоришь, дитя…

      – Ой, да ладно вам, – ответила Гертруда, и резко подскочив к столу, ухватилась обеими руками за жизнь, которую не так давно ощутила под возникшим неоткуда подносом.

      Жизнь ответила отчаянным возгласом: «Ай-ай-ай». Поднос сдвинулся с места, и из-под стола выскочил человек, совсем молодой юноша, очевидно, один из студентов-новобранцев. Он замер между девушкой и отуплено взиравшим на нее стариком, не решаясь, в какую сторону бежать. В конце концов, он выбрал лестницу, и, сверкнув фиолетовым подбоем своей мантии, скрылся в ее направлении.

      – Хватит всей этой лжи, – сказала Гертурда, на фоне затихающих шагов на лестнице, где еще совсем недавно слышались в точности такие же затихающие