Русланиада. Владислава Николаева

вспомнила.

      Он спал, едва заметно вздрагивали во сне светлые ресницы. Скучно было лежать. Я легонько ткнула его коленкой. Он дёрнул головой, разомкнул веки, огляделся, задержал взгляд на спящем брате. Отвернулся, небрежно фыркнул. Сдвинулся, придавливая. Одну лапу просунул под основание косы, другой завозился под подолом. От него было жарко, губы оставляли влажные следы на коже. Я подавляла крик в горле. Становилось неловко от мысли, что кто-то из сестёр проснётся и посмотрит на нас. Он не останавливался, как будто не знал, что пора бы. Я надавила ему на грудь ладонью. Он не сразу заметил. Замер, часто, горячо дыша. Посмотрел в глаза, словно раздумывал, стоит ли обидеться. Видимо, решил не стоит. Устроил низ пасти и обе лапы у меня на груди и не подумал оправить платье. Пришлось самой.

      Брат поднялся, словно дожидался подходящего момента. Не глядя, пополз к выходу.

      Мы ели размягшие в огне корешки и запивали подслащённой мёдом водой. Моего зверя держал на верёвке брат, первый сидел свободно рядом со смелой.

      – Снова уйдёшь? – спросила разумная.

      Брат подтвердил.

      На животном: Будете рыбачить?

      – На охоту пойдём.

      – Не советую. Они только начинают верить, что вы не бесчеловечные хищники. Придёте все в крови, скаля зубы, с мёртвой тушей?

      Нетерпеливый кивнул. Сообразительный задумался, наконец заключил:

      – Нехорошо.

      – Нехорошо. Лучше рыбачьте. Привязать его?

      Сообразительный не стал отвечать сразу, снова серьёзно задумался. Нетерпеливый поражённо смотрел на его задумчивую мину обиженными глазами.

      Брату стало смешно.

      – Он не зол.

      – Кто спорит…

      – Специально не обидит. Не специально – может.

      У нетерпеливого стал совсем обиженный вид.

      – Лучше привяжи его, – продолжал сообразительный. – Не хочу лишиться моей женщины из-за случайности.

      Брат хмыкнул.

      – …и меня привяжи, чтобы ему не было обидно.

      Брат о чём-то задумался.

      – Откуда ты знал, что сказать ей? Вчера? – поинтересовался он.

      Сообразительный пожал плечами.

      – Мы спали под мёрзлой землёй. Много лет. Год за годом. Счастливые не видели в снах ничего, кроме солнца и хороводов. Несчастные видели, как год за годом счастливые погибали, стоило прикоснуться. Раз за разом – только сомкнёшь пальцы, рука обмякала, глаза гасли. Несчастные рычали и плакали от бессилия – для них жизнь была утеряна, они безумно кидались на мёртвое тело, ещё тёплое, но не находили успокоения…

      – Хватит. Ты говорил не об этом.

      Глаза взрослого мужчины остекленели.

      – Мои слова из моей боли. Я впервые прихожу в себя от неё… Она должна знать, что сделала для меня. Но я не стану говорить ей о страдании и смерти.

      …Смелая была недовольна, когда на место ожога снова легла верёвка. Сообразительный успокаивал её непонятными словами своего грубого языка. Интонация должна была быть значительней слов. Смелая с озабоченным видом стояла рядом с мужчинами.