Русланиада. Владислава Николаева

я уже лежала на мягкой подстилке убежища. Засыпать было хорошо, тепло. Меня гладили по голове, легонько щипали за грудь и бёдра, тыкались в лицо и горло губами, но я всё равно заснула.

      Проснулась первая. Должна была, но оказалось иначе. В упор смотрели два голубых глаза. Улыбнулась ему, потянулась. Он приник ко мне тесно. Неудобно было при сёстрах… Насилу вырвалась, поползла к выходу, он за мной, недовольный, фыркающий. У входа выпрямились. Брат сидел у ствола и примеривался привязать сразу двоих: высокого темноволосого, держущего в длиннопалой лапе руку разумной, и крепкого рыжего, не сводящего травяных глаз с сидящей у огня доброй.

      Брат вскочил на ноги, не выпуская верёвок, его брови сурово сошлись к переносице.

      Я покраснела.

      – Не виноват он…

      «Он», мой зверь, тяжело дышал рядом и загнанно глядел на брата.

      – Он ко мне хочет… а мне неловко при сёстрах.

      Брат вздохнул, успокаиваясь.

      – Возьми его за руку… Отведи на то место, на поляне, у дерева. Я постелил там…

      Я скованно нашарила гладкую как руку лапу под взглядами и повела его за собой. С поляны было никого не видно. Тишина, только птицы щебетали. Он ещё нервничал, оглядывался, словно подозревал, что брат передумает и догонит, а потом… Что потом? Уж брат не станет никого убивать из жестокости. Лапа крепко сжималась вокруг моей руки. Я раздумывала, как успокоить его. Вспомнила первые слова первого, как его порадовало, что смелая стала нагой, как он. Пускай помурлычет.

      Я высвободила руку. Он резко остановился. Я встала на насыпанную братом сухую жёлтую траву, взялась за подол платья, потянула наверх.

      Он смотрел на меня достаточно долго, чтобы мне захотелось скрестить руки на груди. Он потянулся лапой и убрал их, заменил своей горячей чистой лапой. Он не гладил, а скорее ощупывал меня. Пару раз склонялся, чтобы коснуться губами избранных мест, потом сообразил, что сидя будет удобнее. Посадил меня к себе на руки, а потом, я и глазом не успела моргнуть, уже лежал на мне. Я не стала останавливать его, хотелось увидеть его успокоенным и довольным.

      Зверей становилось больше. Брат реже связывал их – им это было обидно, а мы больше не боялись. К тому же, от верёвок оставались ожоги, и жалко было, что им больно. По утрам и вечерам приходилось разбредаться из тёплого, но тесного убежища. Ночью животные оставались снаружи, грея друг друга спиной к спине. Я просила брата передать своему, что лицом к лицу было бы теплее. И брат передал мне его ответ: «Я не стану обниматься с сообразительным, как с тобой».

      Днём животные уходили за скалу, что-то делали у леса по наставлению брата. Брат уходил за новой парой зверей.

      В один вечер мы сидели у огня. Слева от брата ютилась младшая, а справа уже было некому. Вид у брата был утомлённый и озадаченный:

      – Неловко получилось… – несколько раз произносил он, ни к кому не обращаясь.

      Бодрый переглядывался с гордым, и их морды разрезали улыбки. Кажется, они были уверены, что если брат заметит, им влетит.

      Сёстры