Русланиада. Владислава Николаева

скрывала прозрачные осколки стекла. Нелепые узкие штаны на коленях промокли, но пока не окрашивались красным. Пальцы сгребали кусочки без разбора, овощи, ягоды, специи, стекло. Съедобное превратилось в несъедобное. Хозяйка тоже что-то такое подумала.

      – Жри!

      Голос её отчего-то часто шипел, хрипел и каркал. Думаю, она просто не могла говорить по-человечески из-за переполнявшей её нечеловеческой злобы.

      Слуга медленно выудил кусочек из горы стекла и маринада, поднёс к губам.

      – Ешшшь! – прошипела колдунья по-змеиному. Её лицо свело судорогой, перекосило, она даже перестала походить на женщину. С таким перекошенным лицом скроила отталкивающую дикую улыбку.

      Он проглотил не пережёвывая. Не знаю, насколько удачна была мысль, зубам по моему разумению от стекла вреда меньше, чем мягкому нутру. Но не мне его учить есть осколки – мне и не доводилось по счастью. Ещё ни разу не угораздило провиниться так крепко, так неудачно, так неловко и разрушительно.

      Он поморщился. То ли почувствовал боль, то ли только предчувствовал её.

      В то время моё оцепенение помаленьку стало охлынивать. Как когда в момент наивысшей боли, ничего сначала не чувствуешь, только не можешь ни слова вымолвить, и вдруг боль входит в осмысляемые рамки, и ты уже можешь закричать или хотя бы замычать. Я готов был кричать, но не мог, конечно.

      Должно быть, парень был не совсем здоров, и я рано приписал ему смышлёность. Ему явно была свойственна если не серьёзная умственная болезнь, то некоторая заторможенность. Он долго и медленно равнодушно ел, без разбору захватывая с овощами преимущественно треугольные куски стекла. Его взгляд вперился в одну точку. На лице застыло отрешенное выражение. Меня осенила догадка, что он вообще не понимает, где находится. Лучше бы он, проклятый, вообще здесь не появлялся.

      Хозяйке это наконец опостылело, да и нам многим уже было невмоготу созерцать молчаливый пир юродивого. По знаку колдуньи крышка ларца встала на дыбы. Я привычно провалился в неосязаемую черноту.

      Где-то здесь же, в ларце, были и остальные. Был ли тут юродивый, не знаю. Если он внутри, то стал частью нашей братии, пусть ненадолго с таким-то началом службы. Если остался снаружи – уже умер. За пределами волшебного ларца осколки издырявят стенки желудка и устроят самый кровавый запор в истории запоров.

      Когда-то давно, когда я ещё был молод, и мне доверяли лишь простые поручения, я помогал на кухне. Хозяйка принимала гостя, но вдруг покинула залу и вошла на кухню, мы ждали распоряжений, но она лишь выудила из-за пазухи мешочек и высыпала в блюдо сверкающую пыль. Старый слуга, которого уже нет, всё перемешал, не дожидаясь указаний.

      Хозяйка была приветлива в тот день, она ведь красивая женщина, несмотря ни на что; вела приятный разговор. Гость слушал её и с аппетитом ел, проголодавшись с долгой дороги. Под конец ужина он посерел в лице, хотя и продолжал улыбаться дружелюбно хозяйке дома, своей отравительнице. Драгоценная пыль