Зов ночной птицы. Роберт Маккаммон

Мэтью сразу же переключилось на окно.

      – Хотел бы я взглянуть, как они его делают, – сказал он. – Но это жуть как сложно, да ведь?

      – Не так уж и сложно. – Стаунтон несколько секунд смотрел на мальчика, прежде чем продолжить. – Давай заключим с тобой сделку, сынок. Стекольная мастерская находится неподалеку. Ты сейчас назовешь свое имя и немного расскажешь о себе, и тогда – если тебя это действительно интересует – я попрошу стекольщика прийти сюда и рассказать нам о своем ремесле. Как тебе такой обмен? Удовлетворяет?

      Мэтью задумался, понимая, что этот человек предложил нечто для него важное, как важен огонь для свечи: знания.

      – Вдов-ли-творяет, – кивнув, повторил он последнее слово. – Меня зовут Мэтью Корбетт. С двумя «тэ».

      Директор Стаунтон вписал его имя в гроссбух мелким аккуратным почерком, и с той самой минуты жизнь Мэтью Корбетта сошла с кривой дорожки, по которой она катилась дотоле.

      Книги и терпеливое поощрение сделали свое дело, тем более что Мэтью проявил себя очень способным учеником. Стаунтон сдержал слово и пригласил стекольщика, который поведал собравшимся мальчикам о своем ремесле. Этот визит имел такой успех, что за ним последовали встречи с сапожником, парусным мастером, кузнецом и представителями других достойных профессий, жившими по ту сторону приютских стен. Как ревностный христианин (он был священником до получения должности директора приюта), Стаунтон отличался скрупулезной честностью, но при этом ставил перед своими питомцами высокие цели и многого от них требовал. Близкого знакомства с розгами Мэтью не избежал, но несколько таких случаев успешно излечили его от сквернословия и в целом благотворно сказались на его манерах. Быстрые успехи Мэтью в чтении и письме так впечатлили Стаунтона, что спустя год он решил обучать его латыни – честь, каковой, помимо него, были удостоены только двое воспитанников приюта. Одновременно это дало ему ключ к содержанию множества латинских книг из библиотеки Стаунтона. Через два года усердного штудирования латыни – наряду с английским и арифметикой – Мэтью оставил далеко позади всех прочих учеников благодаря исключительной сметливости и умению всецело сосредотачиваться на конкретном предмете.

      Жилось ему в целом неплохо. Каждый день он выполнял возложенные на него работы по хозяйству, после чего возвращался к своим занятиям со страстью, граничившей с религиозной одержимостью. Некоторые из мальчиков, попавших в приют вместе с ним, покинули это заведение, чтобы стать учениками ремесленников, а их место занимали новые сироты, но Мэтью оставался здесь, как одинокая недвижная звезда на небосводе, направляя свой свет исключительно на прояснение бесчисленных вопросов, занимавших его ум. Когда Мэтью исполнилось двенадцать, Стаунтон – у которого на шестьдесят четвертом году жизни начал развиваться паралич – стал обучать его французскому, отчасти потому, что находил этот язык достойным восхищения, а отчасти с целью дальнейшего поощрения его тяги к интеллектуальным занятиям.

      Дисциплина