Лепестки. Степан Зозулин

Попыталась протиснуться, но невеста преградила ей путь рукой. И настойчиво вернула пред собой.

      – Погоди.

      Даже лишнее фокусирование взгляда казалось Замухрышке зряшным трудом. Только усилием воли она заставила себя взглянуть на девицу.

      На лице у той затаилась новая тень. На этот раз безобидная, отвлекающая от пронзительного взгляда черных глаз.

      Там, куда угодила наставница, осталось сине-желтое пятно, выдававшее изящество рук последней. Обильно замазанное, оно еще больше выделялось на лице. И Фиалка как будто и настаивала на этом, упреждая неловкие взгляды.

      Но увидев, что жертва едва стоит на ногах, она передумала.

      – Нет, иди уже.

      Замухрышка увернулась от чересчур задержавшегося взгляда – еще удумает пристыдиться – и просочилась в кухню.

      В помещении царила жара. В обычное время, входя сюда, она ощущала тесноту, невозможность укрыться, остаться наедине с собой. Поиски заветного одиночества толкали наружу и хоть немного искупали внешний холод и лишения. Оно же загоняло вечерами назад, в тепло. Сплетни и брань, витавшие в натопленном помещении, казались шипением раскаленного металла, опущенного в ледяную воду.

      Сегодня же из помещения словно вышел дух. Как будто нерасторопные мастеровые не затворили за собой дверь и необходимое для работы, для жизни тепло всё вышло и жизнь встала.

      Она шла по невыносимо широкому пространству от приступка до печей.

      Кухарки месили и рубили что-то на досках и в кадках. Но без всякого связующего разговора. Уж не прошлась ли меж ними ураганом Фиалка

      Замухрышка уселась на скамью. С излишней тяжестью, осознавая ее и стыдясь. Попросила воды. Главная кухарка подала ковш, даже не взглянув.

      – Я до этого не просила, – Замухрышка придавала голосу бесстрастности, так что он заметно подламывался и заставлял еще больше подливать жалобности, – сегодня особенно тяжко. Только к обеду время, а я уже еле стою.

      Молчание женщин и вторящая ему тишина кухонной утвари улеглась сверху, выдавливая воздух новыми словами.

      – Я бы и сейчас не попросила, – начав фразу максимально жалостливо, она спохватилась на середине и добрала в голос стали, которая задребезжала сорвавшимся вдогонку: – Если бы не менялась совсем недавно.

      Кажется, тут она махнула лишнего.

      Оттолкнувшись от стола, главная развернулась.

      Толстые щеки заметно подрагивали – то ли от гнева, то ли дожевывая предыдущую такую же выскочку. Она двинулась в сторону Замухрышки, застив пространство кухни своим белым передником – особой гордостью, отличительным знаком – я вообще-то здесь кухней ведаю и ни единого пятнышка.

      Его белизна выдавила из Замухрышки последние остатки правоты. И она согнулась, сама не зная, в чем передник решил ее обвинить.

      – Нда? – спросил он, одновременно поднимая над круглой щекой хозяйки строгую бровь.

      Замухрышка и пискнуть ничего не успела.

      – Барышня Фиалка нам многое тут порассказала

      Слова вылетали из щелочки рта, но Замухрышка как завороженная