И создал из ребра я новый мир. Эд Курц

ее врасплох. – Теодора чуть взвизгнула от испуга.

      – Боже, – пролепетала она. – О господи.

      Ей не хотелось снова брать трубку, поэтому она вернулась к плите и погрузилась в готовку, сгребая картошку и протыкая ее зубцами вилки, чтобы проверить готовность. Еще пара минут – и достаточно. Еще пара минуток – и телефон наконец умолк. Больше звонков не было.

      Однако мысли о произошедшем засасывали Теодору, словно зыбучие пески. Что-то из сказанного этим человеком задело за живое. Тут сам дьявол замешан. Так частенько поговаривала, понижая голос, ее няня Энн – много-много лет назад, в прошлой жизни.

      (– Почему люди во Франции убивают друг друга, Энни?

      – Тут сам дьявол замешан, кровинушка. Лучше спи…)

      Конечно, сейчас люди снова убивают друг друга во Франции, как почти во всех странах, но человек по телефону говорил не о том. Не о чем-то глобальном, как мировая война… Нет, лишь о кинопоказе. Паршивом кинопоказе.

      Что же в этом могло быть дьявольского?

      Она вытерла лицо краем фартука и посмотрела через кухонное окно на темнеющий горизонт. С каждым мигом все больше казалось, что Рас не успеет домой к ужину. Это было неудивительно, но все равно отдавалось горечью на душе. Мама (упокой Господь ее душу) цыкнула бы и напомнила ей, что муж в доме – хозяин, как всегда говорил ее отец, даже когда под слоем пудры проглядывался синяк под глазом или темные отметины, оставленные грубыми пальцами на бледной дряблой коже ее рук. Отец всегда прав, Теодора, не бери в голову. Но и в этом, по мнению Энн, был замешан нечистый.

      С женщинами и людьми иного цвета кожи не считаются. Наверное, таков крест, который маме и старой Энни приходится нести, дитя, однако это ничего не меняет и не означает, что так – правильно. Придет время, и ты найдешь себе хорошего мужчину, которого не коснулся своим мерзким копытом дьявол…

      Как папа, подумала она тогда, но не сказала.

      Папа в доме – хозяин.

      Рассел в доме – хозяин.

      Проделки дьявола.

      – Ой! – внезапно вскрикнула Теодора. Картошка разваливалась в воде. Она поспешила снять кастрюлю с огня, пока дело не стало совсем худо, но в спешке, желая свести катастрофу к минимуму, забыла прихватки. Железные ручки на противоположных концах кастрюли обожгли руки; она вскрикнула, инстинктивно разжала пальцы, и кастрюля со всем содержимым брякнулась на пол. Посудина громко звякнула о плитку – по той сразу побежала трещина – и расплескала кругом кипяток. Переваренная картошка запрыгала по полу, разваливаясь на куски. Теодора отпрыгнула назад, чтобы не попасть под брызги кипятка, и ударилась о кухонный стол. Тот откатился к стене. Деревянный крест, висевший на ней, сорвался с гвоздя и упал, ударившись о столешницу и расколовшись надвое. Пар в виде облачков шел от месива испорченной картошки и широкой лужи под ногами.

      Теодора отшатнулась и села на один из кухонных стульев. Ее трясло, сердце бешено колотилось в груди. Когда на глаза навернулись слезы, она не потрудилась их вытереть. А позже,