Счастливо, товарищ…. Сергей Яснодум

ИЗ ЖИЗНИ ГОРОДА

      По улице ехал на велосипеде почтальон, прыгая на булыжниках и гудя клаксоном.

      Ага, разбежались мальчишки, игравшие в “казаки-разбойники”.

      Один из них, особенно кудрявый, с пелёнок мечтал быть “разбойником”, но более сильные гимназисты-ровесники заставляли играть “купца”– то есть того, кого бьют и грабят. Кудрявый сжимал кулачки и грозился: “Погодите, вот выгасту…”

      Из окна второго этажа высунулась некрасивая женщина и крикнула: “Всё тебе играть да играть, а когда учиться и учиться?”

      “Ского”, – прокартавил кудрявый и посмотрел таким честным взглядом, какой встречается у начинающих ябед и законченных мошенников.

      “Хоть бы “эр” научился выговаривать, бестолочь”, – тихо добавила мать, вытирая любимую голубую чашку. Но малыш услышал и мстительно сощурился.

      “И пусть в своей комнате уберёт. А то там, ей-Богу, революция”, – пробурчал отец и усмехнулся: лезет же в голову всякая чушь.

      В это время в доме напротив муха села на нос начальнику жандармерии. Он махнул головой, не просыпаясь, и щека с ямочкой мирно устроилась на шёлковой подушке с рюшками по краям.

      Дул сухой степной ветер, и по городу Симбирску растекался полуденный зной.

      Сентябрь-95.

      РЕМБРАНДТ

      Давным-давно жил на свете художник Рембрандт. И был у него сын Ван Гог. Причём настолько похожий на него, что рыбаки только руками разводили, роняя рыбу в море, когда сын с отцом на причале нюхали норд-вест. А чтобы их различать хоть как-нибудь, придумали прозвища: “Тулуз” и “Лотрек”. Которые Рембрандт с Ван Гогом носили по очереди. Однако “Тулуз” обоим нравилось больше, и юный проныра откликался на “Тулуза” чаще положенного. Конечно, Рембрандту следовало взять мольберт да отдубасить Ван Гога до состояния “мрачный фламандский пейзаж”, только не мог он. Потому, что ослеп хрен знает когда. И картины свои писал на ощупь, от левого края, естественно. Краски готовил ему отпрыск, и когда, по традиции, после ужина возле камина Ван Гог подносил ему палитру, Рембрандт, дрожа от нетерпения, спрашивал: “Там бирюзовая с изумрудной?” – самые любимые цвета его. “Йа, йа”, – отвечал иждивенец. А сам, хихикая в рукав, подсовывал коричневую с чёрной. Ничего тебе алого, ничего воздушного!

      Пребывал бы старик в неведении дольше, чем долго, но есть на свете ещё добрые люди. И тогда горько заплакал Рембрандт и послал свои проклятия. Что ж, провидение сжалилось над ним.

      Как-то пошёл Ван Гог воровать подсолнухи и навсегда потерялся. Однако водить Рембрандта на причал нюхать норд-вест оказалось некому. Перестал Рембрандт ощущать правду жизни и есть вяленую рыбу. А позже и картины писать забросил.