Чудны дела твои, Господи!. Татьяна Устинова

века. Все окрестные дома были самыми обыкновенными, деревенскими, не слишком ухоженными. За заборами брехали и звенели цепями собаки.

      Андрей Ильич взошел на крыльцо и постучал в часто переплетенную раму стеклянной двери.

      Довольно долго ничего не происходило, и Боголюбов решил, что писателя дома нет. Саша Иванушкин отговаривал его от неурочного визита, утверждал, будто писатель этого не любит, просто терпеть не может, и сопровождать Андрея Ильича наотрез отказался.

      Он еще раз постучал, посильнее, и даже подергал хлипкую дверь.

      …Должно быть, в этом городе на самом деле не происходит ничего криминального – дверца, как в сказке, сама и откроется, если на нее поднажать хорошенько. И впрямь, должно быть, хулиганствующие элементы всем скопом отбыли в Москву!.. Саша сказал, что им там веселее и простору больше.

      – Что вам нужно? – так неожиданно и громко спросили из-за двери, что Боголюбов, собиравшийся уходить, вздрогнул в изумлении.

      – Алексей Степанович, я на минутку! Это Андрей Ильич, новый директор музея!..

      – Я вас не звал.

      – Ничего страшного! – прокричал Боголюбов жизнерадостно. – Я без приглашения явился!..

      За дверью подумали.

      – Работать не даете, ей-богу…

      И дверь распахнулась.

      Почему-то Боголюбов был уверен, что писатель Сперанский встретит его в халате с кистями и персидских туфлях. Лицо, представлялось Боголюбову, непременно желтое и отечное, под глазами мешки, перегаром несет так, что рядом стоять нельзя, – по идее, писатель должен в данный момент заливать горе.

      Алексей Степанович был в джинсах и футболке, довольно мрачен, но абсолютно свеж, ни перегара, ни мешков, ни даже персидских туфель.

      – Проходите. Вон направо, в столовую.

      – Да я ненадолго, – неизвестно зачем промямлил Андрей Ильич.

      В тесной и темной передней стояли старинная вешалка с перекладиной – за перекладину предполагалось засовывать полы шуб и пальто, чтобы не торчали, – полосатая кушетка и табурет, о который Андрей Ильич немедленно споткнулся. Табурет загрохотал.

      В столовой, выходившей окнами в сад, было светлее. Стены сплошь увешаны картинами, на удивление однообразными, и, пожалуй, Андрей Ильич даже узнал руку художника.

      – У вас дело или просто визит вежливости? – спросил Сперанский нетерпеливо. – Если визит, прошу меня извинить, я не готов.

      И оглянулся на распахнутую дверь, за которой виднелся письменный стол, заваленный какими-то бумагами. На самом деле работает, что ли?..

      – Алексей Степанович, – начал Боголюбов проникновенно, – не сердитесь на меня. Я устал уже – все на меня сердятся!

      Сперанский криво усмехнулся.

      – Я бы хотел взглянуть на картину, которую вы в пятницу преподнесли Анне Львовне. Как мне это сделать?..

      – Зачем вам?

      К этому вопросу Андрей Ильич подготовился заранее:

      – Я у вас человек новый. Приехал надолго и с совершенно определенной