Когда прилетит ворон. Илона Муравске

доставала из буфета свои лучшие фарфоровые чашки с мадоннами и заваривала большой чайник.

      Кошка чинно садилась мне на колени и тоже получала блюдце с вкуснейшим праздничным пирогом.

      – Скоро мама приедет, – шептала я. – Бабушка всегда пирог к её приезду печёт. Мама приедет, вот увидишь.

      Мне даже казалось, что мама вот-вот войдёт в сени, хлопнет дверью, отряхнёт снег с сапог. Как раньше. Как всегда, когда приезжала.

      – Просто она опаздывает, – оправдывалась я. – Мама опаздывает, потому что у неё много работы. Или опаздывает поезд, и она долго идёт пешком от станции, и иногда дед едет её встречать.

      Кошка понимающе жмётся ко мне, трётся лбом о мою шерстяную кофту.

      – Но ведь мы дождёмся, правда? – спрашиваю уже в постели. – Мы ведь дождёмся её и Деда Мороза. Ты всё увидишь, да? И мы обязательно поедем кататься на санках с городской горки, а потом на коньках. И на лыжах. Мы ходим далеко в лес по тропинке. Я тебе покажу!

      Уже засыпая, я услышала, как в дверь постучали.

      – Мама, наверное? – я обернулась к кошке на подоконнике. – Не опоздала.

      Дед, кряхтя, слез с кровати и пошёл в сени отпирать. За ним поднялась бабушка. Я видела сквозь щель, как она шаркает тапочками и набрасывает на плечи платок.

      – Казимир!

      – Нам звонят, – почему-то хрипло ответил дед, не заходя в комнату. – Пойду к Эве.

      Я заглянула в окно и увидела, как дед бежит по снегу вместе с соседкой. Где-то в конце нашей улочки виднелось жёлтое пятно её окна.

      Как же плохо, что у нас нет телефона! Можно было бы маме звонить хоть каждый день.

      Сердце забилось. Кошка глянула на меня с тревогой. Мы упёрлись лбами в холодное морозное стекло. Причудливые узоры – ветки, мосты, сугробы, а где-то за ними мама.

      Дует на озябшие руки, отряхивает снег с шапки и пальто. Как всегда.

      Дед вернулся один. Бабушка стояла на крыльце, смотрела пытливо, куталась в сползавший с плеч платок.

      – Что? – спросила.

      Спрашивала много раз, падала, поскользнувшись, а дед подхватывал её и прижимал к себе, но она всё равно падала, выскальзывала из его рук, оседала прямо в снег, в сугроб, раскинув руки, как крылья.

      – Что? Что?

      – Дочка… – он выдавил это из себя, выжал, выстонал, выхрипел. – Эльжбета наша умерла.

      И тогда бабушка застонала. Протяжно и страшно, как раненый зверь. Закричала. Забилась.

      А я зажмурилась всего лишь на одно мгновение. Взобралась на подоконник, всматриваясь в причудливые морозные узоры. В мохнатые ветки, в высокие мосты, в сугробы.

      Кошка упала. Спрыгнула на пол почти неслышно. Оглянулась, глянув огромными глазами-блюдцами. Рассыпалась, звякнув своими первыми монетами. А я неуклюже наступила на них босой ногой.

      Мы сидим на подоконнике спинами, не дышим почти, переговариваемся шёпотом, как в детстве, будто боимся разбудить кого-то. Слушаем, как позвякивает колокольчик на колпаке,