Совершенство. Ний Хааг

топлива. Ломак резко обернулся и стал судорожно водить перед лицом фонарём, словно тот мог отпугнуть ожившего мертвеца. Свет лишь охватил переплетение вспотевших труб, ровные стопки аккумуляторов до потолка, и разом умолкшие генераторы. Накаченный адреналином мозг успел заметить разбитые манометры, вырванные провода и искалеченную теплоизоляцию двери. Мелькнула мысль, что мертвец пришёл в помещение привлечённый треском двигателей и светом, что он реагирует на раздражители и стоило бы выключить фонарик… погрузиться в воду, вжаться в пол и ползти, ползти к выходу!..

      «…Теперь, когда слёзы высохли, всё кажется таким забавным…» – уверял старина Фрэнк за стеной, прогуливаясь по притихшей станции.

      Страшный удар и вспышка нестерпимой боли в спине потрясли начальника станции. Ломак не мог сделать и вдоха, однако ужас заставили мужчину кое-как подняться на ноги. Он с трудом дотянулся до торчавшей из спины рукоятки ледоруба, но в этот момент мертвец сбил его с ног. Ивлин упал лицом вниз и выронил фонарик. Загребая руками горячую воду, он пополз к выходу, но ледяные костистые пальцы впились в лицо, в глаза, оттянули голову назад. Ломак взревел, чувствуя, как колени мертвеца упёрлись в спину, а его зубы сгрызают скальп с мокрой головы; он попытался подняться, но сил уже не хватало. Крича и захлёбываясь водой, он сопротивлялся всё меньше и меньше. Его слабеющие руки, бесцельно перемешивавшие влажный воздух, случайно подхватили остаток тросика, всё ещё обвивавшего руку покойника… да так и запутались в нём. Залитые кровью губы полярника какое-то время выкрикивали имя давно погибшей сестры и молили о помощи, а угасающий мозг всё ещё отказывался верить, что его заживо пожирает очнувшийся мертвец.

      «…И делал это по-своему. Да, это был мо-о-ой пу-у-у-уть», – едва дождавшись финальных слов песни, ветер с силой захлопнул дверь в помещение. Ему не хватило смелости вновь заглянуть во влажную липкую темноту, ставшую для Ивлина Ломака смертельной западнёй.

      ***

      Пожалуй, самым страшным оказались даже не очертания безжизненной станции, с тёмными провалами окон-глазниц, – и не распахнутая настежь дверь, уже порядком обросшая снегом – самым страшным оказалась тишина, с которой станция встретила Эйдана. Безмолвие и заброшенность, лишь жалобный стон призрачного ветрогенератора всё ещё выполнявшего свою обязанность, но уже явно проигравшего беспощадному холоду. Зацепив ещё поутру слабый радиосигнал, Эйдан поначалу подумал, что злая судьба издевается над ним и дразнит, давая мнимую надежду на спасение, однако вычислив источник, он понял, что судьба предлагает честную сделку. На остатках топлива (как говорил отец – «на выжимках») Эйдану практически удалось дотянуть до источника сигнала, а точнее, как показали расчёты, машина заглохла где-то совсем рядом. Этого оказалось достаточно, чтобы сквозь линзы бинокля он мог различить в вечернем небе очертания «Высоты двести шесть».

      Покинув