Совершенство. Ний Хааг

приятель! Вот он – сутенёр, а ты – шлюха!» Помнишь, как «пуделёк» хотел на тебя наскочить, но ты ловко пихнул ему стул под ноги, и недотёпа упал, выбив себе зубы? Я, вот, помню! А картавого Бартелла помнишь? Когда тот провалился в свою первую полынью, ты сказал, чтобы он полоскал горло водкой и каждые десять минут выходил из палатки орать, иначе схлопочет воспаление лёгких… Ты помнишь эти крики полночи снаружи? Горшак и Дерек-снайпер так ржали, как только Бартелл выходил, что с трудом сдерживали слёзы, – Ломак остановился у запертой двери сарая и, отбросив в снег верёвку, добавил: – Вот мы и пришли, дружище…

      Ивлин включил фонарик и сунул в моток старых сетей, свисавший клоками со стены. Освободив для покойника место, Ивлин с трудом поместил тяжёлое тело на престарелый стол, который давно следовало разобрать на дрова. Укладывая труп на импровизированный погост, начальник случайно задел незамеченный им гвоздь, который зацепился за тело и простынь. Ткань с треском разошлась, обнажив голову и часть груди умершего. Глубокая рана вспорола застывшее лицо покойника, скользнув вниз к острому подбородку. Не ожидавший вновь увидеть жуткую посмертную маску, Ломак застыл, и с минуту таращился в приоткрытые глаза мертвеца. Помня с каким содроганием, он закрывал их полчаса назад, Ивлин не решился повторить процедуру в тёмном заброшенном сарае. Вместо этого, он схватил фонарик и выскочил на улицу хлопнув дверью. Заметив в луче фонаря брошенные у входа лыжи, он замотал головой, и поддавшись суеверному страху, перекрестился. К дому Ломак добирался подгоняемый раскатистым гулом генератора и ожившим ветроуловителем на мачте – ветер гнал тяжёлые облака с запада, он нёс с собой бурю.

      Как только начальник ввалился в помещение, дрожа и от холода, и от пережитого, он первым делом нашёл взглядом бутылку водки. Жадно припав губами к горлышку, Ломак не сразу совладал с собой, отбивая зубами дробь по стеклу. Сделав затяжной глоток, Ивлин рухнул на диван, а потом его непослушные губы сами собой зашептали: «Господи помилуй, Господи помилуй!» Закурить сигарету, так же оказалось делом не лёгким – пальцы плясали и едва могли удержать помятую пачку.

      – Так не пойдёт, так не пойдёт!.. – причитал Ломак, сжимая сигарету в зубах.

      Спустя полчаса, тоскливый зов ветра за дверью растворился в баритоне Нэта Кинга Коула, мощно и громко зазвучавшего из динамиков в комнате связи. Порядком захмелевший и разнузданный Ивлин кружился посреди помещения с бутылкой бурбона в руке. Его заросшие рыжей щетиной щёки покрывали горючие слёзы, а среди опаленных усов торчал подслеповатый окурок.

      – Для тебя, дружище, это для тебя! – орал начальник обожжёнными губами и жмурился на свет лампы. Его громоздкая фигура неуклюже кружилась между кресел и стола, едва ли не задевая мониторы и радиоаппаратуру. – Этой ночью они будут петь для тебя! Иди туда, где ты был счастлив!.. Где ты был счастлив, мой друг!

      …Проснулся