Муля, кого ты привез? (сборник). Виктория Токарева

А вдруг…

      На другой день после желтой передачи я пошла гулять. Мой путь лежал мимо детской песочницы. Дети сиротливо ковырялись в песке, а няньки сбились в кружок и горячо обсуждали «Джорджа Клуни» с Надеждой.

      – Позорище! – заключила домработница Люба.

      – А почему? – не согласилась Другая.

      – Потому, что он ей внук. Поэтому.

      – Ну и что? Сидорова – молодец. Она взломала стереотип. Я тоже себе молодого заведу.

      – Не с ровесником же ей спать! – поддержала Третья. – Ей сколько? Шестьдесят? Значит, ее партнеру должно быть семьдесят. Дед.

      – Почему обязательно семьдесят? Можно и сорок. Мордюкова тоже молодых любила…

      – Мордюкова была с магнитом, – заметила Люба. – Сколько угодно молодых, которые никому не нужны, а есть старухи – с магнитом, в них до старости влюбляются. Лиля Брик, например.

      – Эдит Пиаф, – подсказала Другая.

      – Анна Ахматова, – добавила Третья.

      «Какие образованные домработницы», – подумала я и пошла мимо. Неудобно стоять и подслушивать. Надо либо подойти, либо двигаться дальше.

      Я услышала мнение народа: «Сидорова взломала стереотип».

      Всегда считалось, что, переступив через шестьдесят лет, женщина переходит в статус бабушки-старушки и должна сидеть со спицами в руках и вязать внукам шерстяные носочки… В шестьдесят лет что-то заканчивается, а что-то начинается. Начинается свобода. А свободой каждый распоряжается по-своему.

      Надежда Сидорова умерла вскорости. И магнит не помог. Но она так и осталась в моих глазах: круглолицая, лукавая, неповзрослевшая.

      Хорошо, что она была.

      Париж

      После перестройки в Европе возник огромный интерес ко всему русскому, и к писателям в том числе. Европе стало интересно: кто же там скрывался за железным занавесом?

      В составе писательской делегации я приехала в Париж. На меня, как собаки на кость, буквально набросились французские издательства: восемь маленьких и три больших. Я выбрала большое и престижное издательство. Сейчас забыла, как оно называется. Как-то очень красиво. В этом издательстве издавались наши классики – ушедшие и живые. Я решила: здесь мне самое место.

      Заведующей отделом славистики оказалась некая Каролина Бобович, француженка польского происхождения.

      Я пришла к ней на переговоры.

      Первое впечатление – противная. Второе впечатление – очень противная. Третье впечатление – дура. Так что в сумме получилась: противная, очень противная дура.

      Мадам Бобович выглядела без возраста: от сорока до шестидесяти. Худая, но не тонкая, а просто недокормленная, с тревожным блеском в глазах.

      Я ей тоже не понравилась, это было заметно по выражению ее лица. Причина, я думаю, в том, что мне надо было выплачивать гонорар, а Каролина Бобович не любила расставаться с деньгами, даже чужими, казенными.

      Короче, мы встретились.

      – Я могу предложить вам десять тысяч франков, – предложила Каролина Бобович. При этом смотрела на меня