Черный Новый год. Александр Матюхин

как здоровье, товарищ Чухчух?

      Стараясь не обращать внимания на вход в цех, Саша подошла к стендам. Улыбнулась, сняв коробку. Ослик Иа был ее любимым персонажем. Такой же грустный и одинокий, как она сама.

      Игрушечный поезд двинулся по рельсам, набирая скорость. Вспыхнули семафоры. Ожили шлагбаумы.

      Саша прикоснулась к штрихкоду.

      В кинотеатре ее мозга зажужжал проектор.

      Она увидела крошечную девочку, прижимающую к себе ослика, потому что у всех на свете должны быть друзья. Она увидела, как крошечная девочка посасывает пуговичку глазика. И пуговичка, вот незадача, отрывается.

      Ерунда, – подумала Саша, – мама пришьет ее обратно.

      Она не сомневалась, что у крошечной девочки славная мама.

      Где-то стучат колеса поезда, бормочет старушка…

      Крошечная девочка (стой! – мысленно закричала Саша, – прекрати!) глотает пуговицу.

      Мордашка крошечной девочки стремительно краснеет, а потом синеет.

      Она издает ужасный свистящий звук и тянет ручки к горлу.

      Крошечная девочка у…

      Ми…

      Саша выронила коробку.

      – Что с тобой, доченька? – нахмурилась Римма Михайловна. – Ты белая, как пломбир!

      – Малышка… задохнулась… то есть задохнется.

      – А-а-а, – смекнула старушка. – Подарок-то меченый!

      – Что? – Саша поддела посылку ногой.

      – Угольный крестик, не заметила, что ли? Угольным крестиком помечают плохих детей.

      – Как она может быть плохой? – завелась Саша. – Ей четыре года от силы!

      – Ну, – Липольц, потеряв интерес к беседе, изучала рельсы перед замершим поездом, – может, родителям наврала, что котлету съела, а сама ее собачке скормила. Или обои фломастером изрисовала, как негодная девчонка. Или… сотня вариантов, а правду знают лишь земляные деды. Они в норах сидят, прислушиваются. Кто хороший, а кто нет, им судить!

      – Господи, – Саша сдавила ладонями виски. Она взирала на штабеля коробок, помеченных углем. – Так нельзя! Это зверство!

      – Александра, – раздраженно начала Римма Михайловна. Договорить не дал поезд, резко тронувшийся с места и отрезавший старушке четыре пальца.

      Липольц изумленно посмотрела на обрубки и завыла.

      – Больно! Доченька, больно! Пальчики мои! Уволят! На пенсию, доченька, отправят!

      – Я сейчас, – вскрикнула перепуганная Саша, – я мигом!

      – Куда?..

      Старуха баюкала изуродованную руку и заливалась слезами.

      – За помощью!

      Саша побежала по коридору.

      – Кто-нибудь!

      Склад вымер. Только отплясывали фантастические тени и полыхали гирлянды под сводами.

      У секции велосипедов Саша чуть не напоролась на вилочные захваты автопогрузчика. Затормозила, упершись в полку. Водитель, пухлый добряк по имени Алик, глядел на нее с беспокойством:

      – Ты чего носишься как угорелая?

      – Там… Римме… пальцы…

      Алик был сообразительным парнем. Буркнув что-то в