сталось
со
мной?
тут
снаружи
темно
и стыло
милостыня
иногда у меня просят
мелочь
по 3 или 4 раза
за двадцать минут
и в девяти случаях из
десяти я
подаю.
в тех одном-двух случаях
когда не подаю
у меня возникает инстинктивная
реакция
не подавать
и я
не подаю
но в основном я
лезу в карман и
даю
однако всякий раз
не могу не
вспомнить
как часто
пустоглазый
со шкурой присохшей к
ребрам
в башке невесомо и
безумно
я никогда не просил
никого
ни о чем
и дело было не в
гордости
просто я
не уважал
их
не считал их
достойными
людьми.
они были
враг
и до сих пор он же
когда я лезу
в карман
и
подаю.
ожидание
жаркие лета середины 30-х в Лос-Анджелесе
где каждый 3-й участок пустырь
и до апельсиновых рощ совсем
рукой подать —
если есть машина и
бензин.
жаркие лета середины 30-х в Лос-Анджелесе
для мужчины я слишком молод и слишком стар
для мальчишки.
трудные времена.
сосед попробовал обворовать наш
дом, мой отец поймал его
когда он лез в
окно,
прижал в темноте
к полу:
«ах ты, сукин сын,
падла!»
«Хенри, Хенри, отпусти,
отпусти меня!»
«сукин ты сын, да я тебя
порешу!»
мать позвонила в полицию.
другой сосед поджег себе дом
чтобы получить
страховку.
дело расследовали и
его посадили.
жаркие лета середины 30-х в Лос-Анджелесе,
делать нечего, пойти некуда, остается слушать
полные ужаса разговоры родителей
посреди ночи:
«что же мы будем делать? что делать
будем?»
«господи, да не знаю я…»
голодные псы в переулках, шкура липнет
к ребрам, шерсть повылазила, языки
вывалены, такие грустные глаза, печальнее любой
печали
на земле.
жаркие лета середины 30-х в Лос-Анджелесе,
соседи были тихи
а соседки походили на бледные
статуи.
в скверах полно социалистов,
коммунистов, анархистов, стоят на садовых
скамейках, разглагольствуют, агитируют.
солнце светило с ясного неба и
океан был чист
и мы были
ни мужчинами, ни
мальчишками.
кормили собак остатками черствого
хлеба
которые