Мисс Бирма. Чармен Крейг

документами, если всемерно любезен с парнями в ИМКА (где он был самым юным из постояльцев и всеобщим любимцем), если вознаградит Даксворта искренними улыбками или минутами внимательной беседы, то сумеет сбежать в город в одиночку. Итак, каждый вечер после ужина он находил способ ускользнуть по Ланмадо-стрит на Стрэнд, где среди величественных официальных зданий и резиденций, выстроенных британцами, замедлял шаг и вдыхал пьянящий вечерний воздух. Он томился жаждой, отчаянно стремился напитаться картинами, по которым тосковал взаперти в Сент-Джеймсе: мужчины, сидящие по обочинам дороги, курящие сигары, жующие бетель или что-то вместе напевающие; индусы, уписывающие мороженое; мусульмане-торговцы, читающие вслух свои священные книги; витрины, рекламирующие специи, консервы и зонтики, лакированные благовонными маслами; металлическое звяканье из слесарных мастерских в переулках, а еще автобусы, велорикши, повозки, босые монахи, китайцы, снующие на велосипедах, и женщины в разноцветных, плотно завязанных саронгах, несущие на головах кунжутное печенье и воду, и редкая не улыбнется, встретившись с ним взглядом. В каком же заточении он был на Нижней Морской!

      Болью отозвалось воспоминание, что тетки перестали приглашать его в гости на Манго-лейн задолго до его заявления об обращении, и пьянящее возбуждение, которое он ощущал здесь, отчасти объяснялось расцветающим в нем чувством причастности. По правде говоря, он знал о Бирме немногим больше того, что преподавали на уроках истории: что этот регион был заселен много веков (или тысячелетий?) назад кучей разных племен; что одно из племен, бирманцы, заняло господствующее положение; что проблема их господства над остальными была разрешена британцами, которые захватили Рангун примерно сто лет назад и продолжали править, гармонично укомплектовывая местными жителями свои гражданские службы и вооруженные силы. Сами названия этих многочисленных племен смущали его неподготовленный слух: шан, мон, чин, рохинджа, качин, карен и так далее. По-бирмански он мог произнести всего несколько фраз, родным языком для него всегда был английский, хотя он мог объясниться на бенгали и хинди и даже на иврите, который всплывал иногда из неотступно преследующего его прошлого. Но когда Бенни проходил мимо этих людей, болтавших на своих непостижимых языках или игравших свою будоражащую музыку, его охватывало могучее чувство общности. Все дело в их дружелюбности, непринужденности, беззаботности, искренней любезности, их любви к жизни, спокойном признании его права быть среди них, хотя в их глазах он, должно быть, выглядел неуклюжей громадиной (и безнадежно бестолковым, способным объясняться только жестами). У него было ощущение, что откуда бы они ни явились (Монголия? Тибет?), сколько бы столетий или тысячелетий назад, они давным-давно согласились с вторжением других людей из других земель – до тех пор, пока это вторжение мирно. Однако у него было не менее ясное ощущение, что они никогда не забывают о прахе скитаний на своих стопах.

      «Чертовы граждане», – частенько